Глядите ж! Лунным светом ночь озарена.
Огонь чумы, гори! Лунная ночь ясна.
Ты, язва, веко вновь приподыми свое.
Град, встань, словно король, опершись на копье.
Взбирайтесь зреть с нее… Над городом луна.
Вы, саранча и мрак… Вкруг города стена,
Эй, толпы, по местам! Где сонмищам конец?..
Отец, — воскликнул сын. Мой сын, — сказал отец.
Отец мой, на груди ты руки мне скрестил,
Мои глаза сомкнул и веки опустил.
И тьма вокруг меня, и прах, и звездный блеск.
Рыданье лишь твое шумит в ушах, как лес.
Мой первенец, мой сын, звезда, прах, и рыданье
Нам подарили мир счастливее рыданий.
Звезда, рыданье, прах — они цветной хитон
И саван ночи той, последней в Но-Амон.
На мне, на мне хитон, и я готов, отец.
Сын старости моей, Амона первенец.
Отец на сына пал. Затих и замер свет.
И казням всем конец. Взошла заря. Рассвет.
III. Лань
Взошла заря. Рассвет. И луч звезды трепещет
Как серна. Лань зари[56] орленком ввысь взвилась
И красной девицей она игриво блещет.
Но солнце вспыхнуло — и свет ее погас.
И все ж из века в век глупец и старец вещий
Целует башмачок ее в тот ранний час.
Амона ночи лань, быстра как миг ресницы…
Да, многое с тех пор свершил наш род людской.
И сорваны не раз в веках врата столицы,
Но из под груд углей, обрызганных росой,
Как из сей песни взор в тебя вперяют лица
Отца и девицы с малиновой косой.
И ты легка, легка, крылатее орленка.
И девица, как ты, быстрее вольных птиц.
Как червь стал мотыльком в своей личине тонкой,
Веками на тебя взор первенца-ребенка
В час смертный устремлен из-под густых ресниц.
Так чудом светится улыбка бледных лиц.
И клятву дал отец в торжественном обряде,
С ним дева, не склонясь, с малиновой косой.
Как шило в тьме мешка не утаить, не спрятать,
Так не сокроет ночь священной клятвы той:
Не воцарятся вошь и жаба вод проклятых,
Народы не падут лобзать жезл золотой.
И в мире, где лишь меч да серебро сверкают,
Надежды вековой подует ветерок.
Прах скорби и любви ее в ноги рождает,
Ей крик роженицы — преддверье и порог.
Доколь одна душа ей верностью пылает,
Врагов надежды той постигнет жалкий рок.
Недаром лик отца улыбкой озарился,
А дева рядом с ним, лучиста и горда.
Удел людских племен пред ними прокатился
В разбоях и грехах — то грех, то бич суда, —
Поток измен, и кар, и слепоты разлился,
Но он улыбки той не смоет никогда.
Улыбка та сильна и вечна, как загадка.
И в вере праведной лежат ее концы,
И малое дитя ей ведает разгадку,
Но не решат ее и по сей день глупцы.
В ночь смерти первенцев в заре блестит украдкой
И башмачок ее сквозь алые рубцы.
Амона ночи лань! Взлетела ты высоко,
И ты — звезда-птенец — сверкаешь с вышины,
И всем погибшим ты — луч осенью глубокой,
Бессмысленно живым — ты первый смех весны,
Сияют вслед тебе отец и червь безокий,
И девица, чьи косы кровью сплетены.
Примечания
Мама, уже можно плакать?
Дядя Иозеф — нарицательное имя, нацист, надзиратель в концентрационном лагере.
Джойнт — Еврейская американская организация помощи нуждающимся евреям во всем мире.
УНРА — Отделение ООН, оказавшее помощь пострадавшим во второй мировой войне.
О сенегальском солдате
Левант — автор подразумевает Сирию, в которой в 1945 г., сразу же по окончании войны, вспыхнули волнения, направленные против расшатанного владычества французского империализма. В подавлении этих волнений принимали участие отряды сенегальских солдат.