— Хорошо спали? — осведомился я.
— Как вам сказать?.. Мальчик-то спал крепко, а вот Сигрид никак не могла заснуть. Пришла с кухни к нам и попросилась лечь на полу.
— Почему?
— Сказала, там привидения.
— Она их видела?
— Никого она не видела и не слышала, только говорит, что-то чувствовала и напугалась до смерти.
— Ага, значит, у нас завелись привидения?
Девушка скептически улыбнулась, и на этом допрос окончился…
Ласточки тоже оказались не самыми приятными соседями. Весной, когда мы переехали на остров, их еще не было и в помине. Поначалу деревья, кусты и черепичную крышу обживали горихвостки, трясогузки и пеночки, которые чрезвычайно радовали меня своей веселой компанией. Сооружением гнезда занялась и серенькая мухоловка, облюбовавшая дыру в том месте, где в дом входил телефонный провод. И тут нагрянули ласточки, точнее — каменные стрижи, эти крохотные черные соколы, хищные, необузданные, жестокие. Они распугали всю мелюзгу и скинули мухоловкино гнездо наземь. Подобную злобу стрижей по отношению к мухоловке я наблюдал однажды на другой даче, где черные птицы просто убили, заклевали серую, которая осмелилась построить гнездо на террасе. Итак, вместо ожидавшегося щебета мы получили сердитые крики стрижей… Все это я утаил от жены, оберегая ее иллюзии, и в то утро, когда мы сидели на веранде, расписывая свое счастье, мне тоже не хотелось пробуждать ее от блаженных грез… разве что слегка насторожить.
С веранды, поверх сирени, мы вдруг заметили готовящийся к развороту небольшой бриг. При ближайшем рассмотрении он оказался довольно крупной одномачтовой яхтой типа куттера, но с прямыми, как у брига, парусами. Судно подходило все ближе, держа курс на наш мыс. Пассажиров пока что скрывали паруса, однако прямо напротив веранды ветер переменился, паруса заполоскались, яхту развернуло кормой, и перед нами предстала целая компания, которая пила кофе на юте; скрежетало рулевое колесо, хлопали паруса, шипела пенящаяся вода, и все же посреди этого шума до меня донесся чей-то голос, сказавший: «Густаф живет вон там, наверху». Голос был вроде знакомый, но жена его не расслышала. Яхта поворотилась против ветра, паруса убавили, отдали якорь. Судно стало на якорь в каких-нибудь двух кабельтовых от острова, однако расстояние было достаточным, чтобы до нас более не долетали никакие голоса.
Тем не менее у меня защемило сердце, и нехорошее предчувствие подсказало: «В твою гавань зашло несчастье! Держись наветренной стороны!»
Я проспал почти до полудня, видел кошмары, в которых присутствовал злополучный голос с яхты, но проснулся отдохнувший, со свежей головой, и мне тут же представилась разгадка вчерашнего. Меня даже удивило, как это я не сообразил сразу, а не сообразил потому, что просто не хотел ничего знать. Я предпочитал держаться подальше от незнакомого течения, дабы оно не подхватило меня и не запутало показания моего компаса, почему и не допустил в свое сознание представителей вражеского стана. Это были мои родственники, отпрыски дяди с отцовской стороны, которых я всегда недолюбливал — вероятно, по причине того, что при скрещивании с материнской линией кровь моя частично свернулась. Ходила даже легенда, будто дядя способствовал разорению собственного брата, моего отца, а потом еще и брезговал им самим и его близкими, пока не ушел из жизни, тоже разоренный (хотя всегда считался человеком состоятельным) и оставив без призрения семерых сирот. Перед лицом такого бедствия отец, вообще-то человек довольно суровый, смягчился, вступил в переписку с вдовой, помогал ей советами и взял к себе в дом одного из племянников.
И все же в отношениях между двумя ветвями рода, представлявшими моих родных и двоюродных братьев и сестер, присутствовала некоторая холодность. Все дядюшкины дети были смуглы и темноволосы, с карими глазами и крупными белыми зубами, все они склонны были умничать, критиковать и подсмеиваться. С ними невозможно было довести до конца ни одного серьезного разговора, поскольку тебя обязательно прерывали остротой; они обожали раззадорить и тут же осадить, так что в их обществе я неизменно помалкивал. Впрочем, это не спасало меня, потому что они подсылали кого-нибудь из малышей с якобы невинным, а по сути, каверзным вопросом, на который я не мог ответить, за что мне мгновенно попадало. Я испытывал отвращение ко всему семейству, начал ненавидеть его; под ненавистью я разумею законную самооборону личности, готовность защищать себя от злой воли. У меня был младший брат, с которым мы дружили с раннего детства; его перетянули на сторону брюнетов, он отошел от меня и скрылся с моего горизонта. Искать брата я не мог, так как он перешел во вражеский стан, перенял тамошние замашки и мнения и настолько проникся всем этим, что был не в силах говорить ни о чем, кроме как о них.