— Что вы сказали, господин нотариус? — осведомился трактирщик, притворяясь к тому же глухим, ибо слепым к посетителю он уже как бы стал, устремив взгляд вдаль, поверх голов завсегдатаев, которые к тому времени порядком набрались, но перед другими пока что изображали, будто совершенно трезвы.
— Я только спросил, не появлялся ли тут мой отец? — повторил готовый провалиться сквозь землю адвокат.
— Подозреваю, он заходил сюда завтракать и именно его выставили отсюда по причине учиненного им скандала.
— Господи Боже мой! Я не виноват… это крайне досадно…
— Действительно крайне досадно, что можно столь жестоко ошибаться в людях!
С этими словами Асканий направился к окошку в кухню.
Бедняге адвокату расхотелось есть, и он ушел домой голодный.
Что было проку надрываться и терпеть лишения, чтобы заработать себе репутацию, если ее мог по простой небрежности подорвать другой?! К чему были его потуги следить за собой и вести себя безупречно, если его судьба находилась в чужих руках?.. Что ему делать теперь: искать отца в кабаке при винном магазине? Чего он добьется с этим упрямцем? Скорее всего, отец только окончательно испортит дело. Но если Либоц даже не попробует сладить с ним, то прослывет жестокосердым сыном. Итак, избежать вмешательства не удастся. «Какой ужас, — твердил он про себя, — какой кошмар!» Кроме всего прочего, мысль о том, чтобы идти в этот кабак, ужасала адвоката из-за врожденного отвращения к черни, которая не уважает твои чувства и вечно навязывается с вопросами и упреками. На его долю выпала нелегкая судьба: не вынося простонародье, Либоц не был допущен и в более светский круг и, осознавая неизбежность такого положения, все равно страдал, потому что лишался величайшего жизненного наслаждения — общения с ровней.
Адвокат между тем прервал свои размышления и, усевшись за конторку, принялся листать судебные дела. Все жаловались друг на друга, каждый считал, что с ним поступили несправедливо, одни сплошные обвинения, одни ссоры и раздоры. Не добившись справедливости в суде низшей инстанции, тяжебщики обращались выше; уж в апелляционном-то суде они наверняка выиграют дело, там ведь сидят образованные люди, которые сумеют понять истца и признают, что он прав. Да и как может быть иначе в таком самоочевидном деле?
Пока Либоц разбирался в бумагах, вошел молодой писарь. После чтения утренней газеты он словно приосанился, а на лице его появилось совершенно новое выражение. Адвокат всегда старался держать своего подчиненного поодаль, указывал ему на его место, причем делал это из вполне естественного опасения сначала оказаться с конторщиком на равных, а потом — в зависимости от него. Первое время, когда Либоц бедствовал, молодой человек вроде бы вошел к нему в доверие, но затем адвокат умерил свой пыл и перестал откровенничать, отчего парень посчитал хозяина зазнавшимся. Подчиненное положение заставляло юношу ненавидеть адвоката из принципа, а когда тот добился успеха, ненависть эта приобрела осознанный характер, у нее словно появилась цель. Сохранять немую покорность ему помогали лишь интерес, кусок хлеба, который он зарабатывал, и мысль о будущем. Он знал цену познаниям, которые приобретал за письменным столом и присутствуя на судебных заседаниях, а потому воспринимал замечания как прибавку к собираемому им капиталу, который со временем сделает барином его самого.
Чувствуя превосходство, которое нередко испытывает человек, приносящий дурные вести, писарь лениво опустился на стул и с напускным равнодушием произнес:
— Ну вот, его выдворили в родную деревню.
— Кого? — переспросил Либоц.
— Старика!
— Вы хотите сказать — моего отца?
— Да!
Тон у писаря был непривычно резкий и высокомерный, однако, поелику само событие обрадовало адвоката, он пропустил юношескую дерзость мимо ушей.
И в жизни скромного человека, который никогда не скандалил сам, но вокруг которого то и дело бушевали страсти, опять наступил период затишья.