Дело было нешуточное, но Асканий только разозлился, что ему не дают развивать его планы.
— Проблема не стоит выеденного яйца. Прислуга и помощники всегда крадут…
— Он испортил себе карьеру…
— Перестань… загремит месяца на три в тюрьму, а потом его отпустят в Америку.
— Как можно говорить такие вещи?
— Ты лучше скажи: разве компания обошлась со мной по-человечески? Представь себе, она хотела отнять у меня права, хотела лишить меня хлеба насущного…
— За это брату следует поблагодарить прокурора Черне!
— Не смей дурно отзываться о Черне, он мой друг, он выше всех остальных, он выдающийся профессионал, не-о-бык-но-венно осведомлен о людях, превосходно знает местную обстановку…
Либоц догадался, что это прокурор разгласил кухонные секреты после ночного бдения в павильоне, когда полусонный Асканий сам разболтал их, однако ябедничать адвокат не собирался, а потому молча слушал хвалы Иуде, сделавшему из доверительного разговора донос. Себялюбие и предвзятость мешали трактирщику воспринимать факты, его нельзя было пронять никакими неопровержимыми доказательствами. Не будучи бестолковым по натуре, он поглупел от высокомерия и самоослепления.
Адвокат собрался было домой, но это и вовсе разъярило Аскания, который стал швыряться обидными словами насчет картежа и пьянок, игр с девичьими чувствами, дармоедства и прочего, в общем, всего нагромождения сплетен и лжи вокруг Либоца.
Когда адвокат сделал слабую попытку защититься и произнес одно-единственное слово «клевета», трактирщик подхватил сие понятие и принялся давать ему длинные определения, привлекая все известные ему синонимы как этого слова, так и слов «ложь», «сплетни», «досужий вымысел».
— Ясное дело, клевета, я ведь только и занят распространением вымысла, который либо придумал сам, либо слышал от других, либо вычитал в газете, где всегда печатают одни враки…
Тут Асканий весьма удачно вырулил на прежнюю дорогу и стал опять мусолить тему кухонных секретов; рассуждая о том, кто же мог его выдать, он заменил слово «выдать» на «оговорить», и постепенно в нем зародилось подозрение, что Карин во время своей недолгой помолвки могла слишком доверительно болтать с женихом, а потому его секреты, скорее всего, разболтал Либоц…
Тот заверил Аскания, что Карин никогда не возводила поклепа…
— Ах она не возводила поклепа? Значит, ты хочешь сказать, что это правда? Значит, ты, как и этот негодяй, считаешь, что я подаю на стол не еду, а подделку?
Асканий сделался форменно невыносим, и Либоц в конце концов решил прибегнуть к крайнему средству — гробовому молчанию, которое сковало творческую инициативу велеречивого трактирщика, так что, в отсутствие какого-либо отклика, тот постепенно иссяк.
После неприятно-скрупулезного изучения счета и жалкого ухода, постыдность коего объяснялась слишком малыми оставленными ими чаевыми, адвокат с Асканием расстались, заверяя друг друга, что, несмотря на «отвратительную еду», они превосходно провели время.
Либоц направился домой, постаревший на пять лет, раздавленный новообретенным величием трактирщика и сожалеющий о том, что человек может в мгновение ока так перемениться. Он все пытался понять: был ли это новый Асканий или, наоборот, проявился старый, которого они не знали, но на существование которого были намеки в ту ночь, когда трактирщик предстал перед ними пьяным сомнамбулой.
На другое утро Либоц сидел в конторе один, а потому снова взялся изучать гроссбух. При ближайшем рассмотрении записи оказались еще более небрежными, чем он предполагал, и верный себе адвокат искал и находил всяческие оправдания виновному.
Внезапно распахнулась дверь и в контору ввалился дебелый, небольшого росточка крестьянин с окладистой приказчичьей бородой и свинцовыми серьгами в ушах[70]; глаза его горели, над узким лбом торчал хохол.
— Вы адвокат Либоц? — спросил незнакомец, окидывая взглядом комнату.
— Да, я.
— Меня послали сообщить, что вас вызывают в городской суд по делу об оскорблении достоинства.
— Тьфу ты, черт! Как же так? И с кем имею честь?
— Я урядник Шёгрен, отец писаря, которому вы облыжно вменили в вину денежную растрату и побег.
— Значит, он не сбежал?
— Нет, вчера он встал в шесть утра, чтобы ехать по вашим делам к председателю уездного суда, но по независящим от него обстоятельствам не доехал туда и отсутствовал на законном основании.