— Тебе действительно приходилось пользоваться их услугами? — Его рассуждение показалось Импрес странным для таких мест, как дикие прерии или шикарный, публичный дом, и ее глаза широко раскрылись от интереса.
Глянув на нее, Трей заинтересовался, не приехала ли она в Монтану только что и разбирается ли в запутанных политических интригах или в том, как понимается здесь, на границе, справедливость.
— Случалось, что они были очень нужны, — сказал он мягко, но его глаза на миг затуманились и потеряли выражение чарующей теплоты. Услужливая память напомнила ему о тех уроках, которые преподносили человеческие вероломство и жадность. Это была тема, которую ему не хотелось развивать. — Между прочим, мы отправимся завтра в мою квартиру. Там меньше народа. И тебе нужна одежда.
— У меня есть одежда.
— Мы ее сожжем, — сказал он, приятно улыбаясь. Несмотря на дружелюбность тона, это было жесткое напоминание о ее положении.
— Ну что же, ты — хозяин, — ответила она обиженно. — По крайней мере, на три недели.
Повернувшись, она приподнялась и села, глядя на него.
Трей лениво улыбнулся, находя ее прекрасной, когда она гневается, попутно отметив прекрасные изгибы ее тонкой талии, и заявил:
— В таком случае, я использую свою власть. Правда, я не могу вспомнить, когда же в последний раз проявлял хозяйскую власть? Мне нужен кнут?
— Я бы не рекомендовала, — сказала Импрес мягким, медовым тоном, но ее зеленые глаза засверкали, как у василиска.
— Хорошо, попробуем обойтись без него. Спасибо, дорогая, что понимаешь это, — поддразнил Трей, немного спускаясь с подушки, которая была у него под головой. Он потянулся, затем опять опустился на матрац.
— Для начала несколько бархатных платьев и кашемировая шаль, я думаю, — начал он, прищелкнув своими бронзовыми длинными пальцами. — В это время года очень холодно, — добавил он равнодушным тоном. — Несколько шелковых ночных рубашек. Или ты предпочитаешь фланель? — спросил он Импрес, по-прежнему метавшую в него яростные взгляды. — И меховая шапка, чтобы ездить. Тебе нравится кататься на санях? — Серебристые глаза пропутешествовали медленно вниз, рассматривая прекрасные формы тела Импрес, затем неторопливо уставились в ее глаза. Его мысли были внезапно поглощены эротическим зрелищем Импрес, лежащей на меху в его лакированных санях.
— Тебе нет необходимости тратить на меня деньги, — горячо возразила Импрес, для которой перечисление элегантной одежды прозвучало издевательски благотворительно.
— Мне бы хотелось видеть тебя одетой как женщина. Не смеши меня, моя радость.
Она долго не отвечала, женское тщеславие боролось с самолюбием. Но она была не в том положении, чтобы противоречить Трею Брэддок-Блэку.
— Это ведь твои деньги, — произнесла она отрывисто.
— Справедливо, — отчеканил он, забавляясь. — Что ты предпочитаешь из мехов? Что-нибудь темное, наверное. Ты будешь выглядеть изумительно распростертой на темном соболе или черной норке…
— А я думала, что мех предназначен для поезди в санях, — напомнила она ему ядовито.
— Так будет еще один, — продолжал он небрежно. — А теперь назови мне свои любимые блюда. У меня дома имеются запасы, тебе не следует быть такой худой.
На мгновение они взглянула на него, ее глаза были ясные, сверкающие зеленью. Взгляд Трея мерцал серебром.
— Мне нравятся стройные женщины, — сказал он. — Теперь цветы. Какие тебе нравятся больше?
— Цветы? — воскликнула Импрес в полном изумлении; бушевавшая за окном снежная буря делала упоминание о цветах надругательством, едва ли не насмешкой. — Где же их теперь взять?
Трей давно привык к мысли, что мало есть того, чего нельзя купить за деньги.
— Зависит от того, что ты предпочитаешь. Что тебе нравится? — Тон у него был спокойный.
. — Тебе их не достать, — выпалила она. Как будто было возможно найти фиалки в разгар зимы в Монтане!
Но когда, по его настоянию, Импрес все же назвала их, Трей ответил, что постарается.
Этого Импрес не ожидала. Она рассматривала совершенную сделку как жертвоприношение, как вынужденную и временную работу, которую нужно перетерпеть со стиснутыми зубами. Вместе с тем, ей не хотелось расставаться с теплом мужских прикосновений и с комфортом, которого она не видела пять долгих лет. Казалось, ей не избежать конфликта разума с душой. Вместо этого — настоящее волшебство.
— Иди сюда, — позвал Трей, голос у него был низкий и мягкий, как звук флейты в сумерках. Он протянул руку, и она пошла к нему, потому что не могла бороться с собой.
Чуть позже, лежа в его объятиях, она уткнулась ему в грудь, облегченно вздохнула и пробормотала:
— Такое сумасбродство… греховно.
Она имела в виду не моральную сторону своего поступка, а ужасную бедность существования в последние несколько лет, толкнувшую ее на крайние меры.
— Говоришь о грехе, — пробормотал Трей, гладя ее спину, — а сама искусительна, как грех.
Он слегка улыбнулся, глядя в ее затуманенные глаза.
— Если бы ты оставалась достаточно долго… Я испытываю необъяснимую потребность…-Он поднял одну бровь, его светлые глаза оценивающе смотрели на нее. — Ну, не совсем потребность. Ты восхитительна… и я просто с ума схожу.
Он не мог объяснить, что «необъяснимость» была связана с его предыдущими привычками и искушениями, касающимися любви к женщинам. Любовь для него всегда была чем-то вроде спорта и пиршества и никогда не была необходимостью. Именно поэтому постоянное желание поражало его своей необъяснимостью. Он хотел ее так, как вовсе не укладывалось в привычные рамки несерьезных отношений или случайных легкомысленных связей. Он хотел ее без размышлений, как мальчугану хочется коснуться радуги. Он хотел ее без причины и вне логики. Он хотел ее… сейчас же!