— А сколько времени я должен буду ходить в школу?
— Пока тебе не исполнится четырнадцать лет. А потом я устрою тебя учеником к самому лучшему ювелиру, которого смогу найти.
Последние слова отца блеснули для Джосса лучом надежды, светом в конце тоннеля. По-взрослому, философски рассудив, Джосс решил, что образование — промежуточное звено, а учиться ему было совсем не трудно. К тому же, чтение книг было для Джосса почти такой же неотъемлемой частью его самого, как и работа в ювелирной мастерской.
— Когда начинаются занятия в школе?
— Первого сентября.
Джосс просиял. У него оставалось более чем достаточно времени для того, чтобы опробовать новую машинку и закончить маленькую чашечку для Энн ко дню ее рождения. Джосс намеренно выбросил из головы все мысли о школе до тех пор, пока не придет первый день занятий. К его глубокому удивлению, день этот наступил очень быстро.
Эстер упаковала вещи сына в коробку, размышляя о том, что Джоссу, такому домашнему мальчику, будет на первых порах очень трудно одному, хотя сельская обстановка наверняка пойдет ему на пользу. Эстер было больно отпускать сына, и она со страхом наблюдала, как Джон учил его драться на кулаках и защищаться от нападений хулиганов.
Когда наступил момент отъезда, Джосс продемонстрировал изрядное присутствие духа.
— Давай прощаться, мама, — сказал он ей в гостиной.
Джосс не хотел, чтобы при этом присутствовали Летисия и Энн. Вместе с Абигайль девочки ждали брата на улице, чтобы помахать ему на прощание.
Эстер не стала наставлять сына, говорить ему, чтобы он себя хорошо вел и учился. Все это были совершенно ненужные увещевания. Она просто обняла сына и сунула в руки пакетик лакомств на дорогу.
— Твои любимые, — сказала она, — когда ты вернешься домой на Рождество, я напеку еще.
Джосс последний раз прижался к матери. Его детские ручонки крепко обхватили ее талию. Этот жест был красноречивее всяких слов. А потом он бросился вон из комнаты.
Эстер подбежала к окну. Джон стоял на тротуаре с дорожной коробкой через плечо.
Джосс прощался со своими сестрами возле входной двери. Потом он присоединился к отцу, и оба зашагали через площадь. И если бы это не был один из самых тяжелых моментов для Эстер, она обязательно улыбнулась бы, увидев поразительное сходство движений, походки мужа и сына. Их плащи развевались на ветру.
Через две улицы они сядут на дилижанс, и через тридцать две мили покажется школа. Джон устроит мальчика и вернется поздно вечером обратно.
Эстер отвернулась и смахнула набежавшую слезу.
Летисия прибежала в дом по каким-то своим делам вместе с Энн, которая при виде матери тут же заявила:
— Я хочу, чтобы Джосс вернулся!
Больше всего ей не хватало сына в мастерской. Несмотря на то, что каждый день Джоссу приходилось делать уроки, он всегда старался закончить их как можно раньше, чтобы успеть поработать в мастерской. У него уже была своя рабочая скамья, и за работой мальчик становился еще более похожим на своего отца. Такое же отсутствующее выражение лица, странноватый блеск в глазах… Однако у Джона иногда не было времени, чтобы просто посмотреть на жену, улыбнуться ей. Когда заказов было особенно много, он оставался в мастерской далеко за полночь, на следующий день возобновлял работу с рассветом. И если бы не воскресенья — священный день, который Джон был обязан посвящать семье, — он наверняка работал бы семь дней в неделю, делая лишь короткие перерывы для того, чтобы поесть.
С той памятной ночи, когда пламя свечи чуть было не привело к возникновению пожара, в котором сгорело бы все, что они имели, отношения Джона и Эстер определенно изменились. С того момента Джон стал гораздо реже улыбаться и перестал делиться с женой своими сокровенными мыслями и заботами. Временами Эстер казалось, что она живет с любящим, но совершенно чуждым ей мужчиной.
Джосс не смог приехать на Рождество домой. Снежные бури мешали передвижению транспорта, а обильные снегопады сделали дороги совершенно непроходимыми. Погода в ту зиму была ужасная. Когда ударил сильный мороз и в Лондоне замерзли водоемы, по Темзе открылось прямо-таки конькобежное движение.
Приближался срок родов Эстер. Она была вынуждена на некоторое время оставить работу в мастерской и занимала свободное время рисованием, набрасывая эскизы вещей, которые хотела бы сделать сама. Если, конечно, у Джона будет возможность предоставить в ее распоряжение несколько дисков.
Спустя две недели после наступления нового, 1740 года, Эстер отпустила служанку съездить к заболевшим родителям. Как-то раз, когда, она была совсем одна в доме, в дверь постучали. Эстер в этот момент рисовала эскиз набора ложек, причем больше для собственного удовольствия, чем для дела. Отложив рисунок в сторону, она тяжело поднялась с кресла и направилась к двери.
Джон увел Летисию на пруд кататься на коньках, Абигайль с маленькой Энн увязались за ними.
Спустившись вниз, Эстер отворила дверь. На пороге стоял мастер, который делал ручки к столовым ювелирным изделиям. Под мышкой у него была коробка.
— Здравствуйте, миссис Бэйтмен, — поприветствовал он ее, — я принес ручки, которые заказывал ваш муж.
— Спасибо, проходите сюда.
Эстер провела его через мастерскую в небольшую кладовку, где хранились детали от разных изделий. Там она забрала у мастера коробку и после его ухода внимательно осмотрела ее содержимое.
Ручки из слоновой кости, драгоценных пород дерева были прекрасно сделаны. Они предназначались для кофейников, маленьких чайников, горшочков, в которых подавали шоколад, и других мелких предметов, для которых металлическая ручка необязательна.
Эстер вдруг стало холодно, у нее даже начался озноб.
В мастерской всегда было прохладнее, чем в доме, и она уже успела отвыкнуть от этого помещения. Эстер передернула плечами, резко развернулась, чтобы пойти к выходу. Ей не следовало было это делать. Еле-еле удержавшись от падения, вцепившись руками в скамейку, она вдруг ощутила резкие предродовые схватки необычайной боли и силы.
Эстер упала на пол, завалившись на правый бок, и беспомощно барахталась.
Звать на помощь было бесполезно. Ее некому услышать. Попытка ползти не удалась. Белые высокие стены мастерской эхом отражали ее истошные вскрики. В какой-то момент Эстер чуть не потеряла сознание от жгучей боли и поняла, что момент родов уже очень близко.
Эстер вдруг услышала, что вернулся Джон с детьми, и завизжала, зовя его на помощь.
Джон распахнул дверь в мастерскую, взглянул на Эстер и сразу же прикрыл ее за собой. Потом отослал дочерей наверх и приказал Абигайль:
— Беги за соседкой! Быстрее!
Сам он бросился к жене, и у него едва хватило времени, чтобы скинуть пальто, засучить рукава до того, как появился на свет его второй сын. Джон сам принимал его. Своими руками. Держа попискивающего новорожденного, Джон сначала заплакал от счастья, а потом широко улыбнулся.
— Он — прелесть! — ликующе воскликнул Джон.
— Дай его мне, — шепотом попросила Эстер, протягивая к нему руки и с трудом переводя дыхание.
Джон отдал ей сына, а сам принялся искать, во что бы завернуть младенца, и схватил сначала кусок тяжелой шерстяной ткани, в которую обычно заворачивал готовые серебряные изделия, но потом отшвырнул ее и взял длинный отрез дорогой замши. Для сына — только лучшее!
Когда к Бэйтменам прибежала соседка, то увидела, что Джон убаюкивает жену и новорожденного, завернутого, будто драгоценное изделие, в замшу. Она не была излишне сентиментальной женщиной, но все же была поражена тем, как супруги смотрели друг на друга. Словно они вновь встретились после долгой разлуки…
Когда Эстер перенесли наверх в спальню, Джон нашел неоконченный эскиз столового набора ложек, который рисовала Эстер до того, как звонок в дверь прервал ее занятие. Он внимательно изучил его и улыбнулся. Их четвертый ребенок, сын, заслуживает того, чтобы Эстер был преподнесен подарок, и подарок ценный. Теперь Джон точно знал, что это будет за подарок.