Он остановился позади кузнеца и спросил:
— Мне показалось, что-то не в порядке в начале пробежки, и я отвлекся от поединка. Вы ничего не заметили?
— Нет, милорд, — ответил кузнец на плохом французском, — но это была короткая пробежка. Попробуете еще раз?
Альфред махнул Саймону и затем подъехал к нему.
— Вы слышали, ваш человек говорит, что он не увидел ничего, потому что пробежка была короткой. Попробуем еще раз?
— Конечно.
— Я займу ту же позицию, чтобы кузнец мог хорошо видеть Дедиса.
С этими словами Альфред направился вперед. Саймон отпустил поводья, затем натянул их снова, так как лошадь начала двигаться, и окликнул: «Сэр Альфред!» Альфред повернулся к нему, и Саймон поспешил сказать честно, но с некоторой неохотой:
— Я уверен, вы не попали в цель, потому что вас ослепило солнце. Будет справедливо, если мы поменяемся Местами. Кузнец может пройти на другую сторону.
Альфред добродушно засмеялся:
— Солнце ослепило меня немного, но это только практика, и важнее, чтобы кузнец как следует увидел походку Дедиса. Я надеюсь, что могу рассчитывать на то, что вы не разнесете повсюду новость о том, что я промахнулся и стал старым и слабым.
Саймон тоже засмеялся и направился туда, откуда он начинал раньше. Он не думал, что Альфред был стар и слаб, но его самоуверенность возросла. Он видел, что Альфред взял новое копье из-под навеса; это ничего не значило, просто привычка воина, привыкшего сражаться в турнирных поединках. Он крикнул, что готов, услышал ответный крик Альфреда и пришпорил своего коня. Все его внимание было приковано к тому месту на щите, в которое он хотел попасть. Он не заметил, что на этот раз Альфред пришпорил Дедиса гораздо сильнее, а только услышал, как он крикнул высоким, настойчивым голосом: «Хэй! Хэй!»
Жеребец припустился полным галопом, угрожающе оскалив крепкие желтые зубы, с вызовом заржав приближающейся лошади. Саймон, возможно, почувствовал, как его лошадь замедлила свой широкий шаг, но в это время удар огромной силы обрушился на его щит, край щита ударил его в грудь так, что у него остановилось дыхание. В то же время верхний край щита приподнялся и ударил его по забралу, с такой силой сдвинув шлем ему на лицо, что его сознание помутилось. Головокружение, боль и удушье парализовали его Он не мог даже оттолкнуть своим щитом копье Альфреда и не осознал, что тупой наконечник пробил его щит, пока не почувствовал, что его приподняло и выбросило из седла. Он вскрикнул, но его голос был лишь эхом крика Альфреда. Его последняя мысль была о том, что соперник тоже удивлен и потрясен, как и он.
Но это было не так. Крик Альфреда был криком полного триумфа. Он до последней секунды не был уверен (пока не увидел, куда направлен тупой наконечник его копья) в том, что не отступит и не промахнется. Но позиция была выбрана правильно, и недостатки, которые он заметил в положении Саймона — голова, слишком высоко поднятая над щитом, сильно наклоненный край щита, тело, выдвинутое далеко вперед, — искушали его. Он ударил, наклонившись вперед, понукая Дедиса сделать последнее отчаянное усилие, наклонив копье так, чтобы удар пришелся в выступ щита, и наконец громко закричал в восторге, когда увидел, что Саймон приподнялся в седле, выпустил стремена и рухнул на землю.
— Боже мой, — воскликнул Альфред, обращаясь к кузнецу, как только смог остановить и развернуть Дедиса, — он не сильно ранен?
Человек уже подбежал к своему хозяину; склонился возле него на колени и поднял забрало.
— Я не вижу крови, — крикнул он.
— Оставайтесь с ним, — прокричал Альфред, проезжая мимо. — Я должен поймать лошадь. Помощь я пришлю.
— Нет, — инстинктивно возразил кузнец, но затем пожал плечами. Любой человек, имеющий каплю здравого смысла, понял бы, что молодой жеребец лорда, взбудораженный угрозой атаки более сильного животного, после сильного удара и не сдерживаемый ничьей рукой, побежал бы быстрее, преследуемый более опытным жеребцом. Если бы лорд оставил его в покое, жеребец скоро остановился бы. Но у этих лордов нет ни капли здравого смысла, хотя они считают себя очень мудрыми. Без сомнения, молодая лошадь молниеносно пронеслась вдоль стен внутреннего двора и скрылась из виду. Кузнец покачал головой и стал развязывать хозяину ремни шлема.
Как только Альфред выехал из поля зрения кузнеца, он сбавил темп. Молодой жеребец тоже замедлил бег, и через несколько минут Альфред поймал его в ловушку в углу, образованном внешней стеной и стеной сада. Жестом он подозвал двух слуг, наблюдавших за ним.
— Кто-нибудь из вас понимает по-французски? — спросил он. Мужчина постарше кивнул. — Ваш хозяин потерял сознание, — объявил он. — Один из вас должен сбегать в замок или в башню, чтобы сообщить об этом. Другой пойдет к лорду и выполнит указания кузнеца. Прежде чем идти, дайте мне поводья, и я отведу лошадь сэра Саймона в конюшню.
Сделать это было нетрудно, и оба подчинились, не задавая вопросов. Теперь настала очередь исполнить последнюю часть плана, которая, может быть, станет концом приключения.
15.
После обеда в тот день, когда Альфред послал Шалье в Уорик, сэр Джон Гиффард получил официальное известие от графа Глостера, в котором сообщалось, что все попытки короля Франции и церкви договориться о мире между Лестером и королем Генрихом провалились. Двадцать первого октября папский легат издал распоряжение об отлучении от церкви Саймона де Монфорта, графа Лестера, Гилберта де Клера, графов Глостера и Херефорда, сэра Роджера Бигода, графа Норфолка и всех их приверженцев за то, что они имели дерзость поддержать Оксфордское соглашение, аннулированное Папой.
Барбара тут же поинтересовалась, должен ли Альфред покинуть Англию как можно скорее из-за своей связи с французским двором, и когда Джон Гиффард с удивлением сказал, что, судя по содержанию письма Глостера, это не подразумевается, она спросила, не мог ли граф забыть об ее муже. Сэр Джон заверил ее:
— Глостер не беспечен и не равнодушен к тем, кого он полюбит.
— Не всегда, конечно, — заметила Барбара. — Но при таких обстоятельствах, возможно…
Она покачала головой. Альфред уехал только три дня назад, но ей хотелось, чтобы он поскорее вернулся, и она пыталась найти повод для его возвращения в сообщении Глостера. К сожалению, повода не было. Глостер рассказывал новости, но ни о чем не предупреждал. Лестер, по-видимому, был рассержен отказом Людовика от продолжения мирных переговоров, но Глостер как будто не испытывал подобных чувств. Он не был слишком расстроен тем, что его отлучили от церкви. Барбара думала, что он, как и большинство молодых людей, не верил в вечные муки после смерти. Не то чтобы совсем не верил, просто понимал, что до того, как он умрет, времени более чем достаточно, чтобы Папа изменил свое мнение и принял его обратно в лоно церкви.
Сэр Джон Гиффард и Барбара все еще обсуждали, будет ли благоразумно сообщить эту новость Альфреду, когда приехал Шалье. Увидя его, она побледнела. Шалье, заметив ее реакцию, решил быть осмотрительным, по опыту зная, что никакие объяснения ее не удовлетворят. Поэтому он только сказал, что хозяин послал его за одеждой и он еще не видел сэра Уильяма, поэтому намерен остаться в Кенилуэрте еще день или два.
Позднее, когда было уже совсем темно, Шалье поймал сэра Джона по пути к воротам из замка, где большая группа вооруженных людей, приблизительно человек двадцать во главе с предводителем, заявлявшим, что он сэр Гай де Монфорт, требовала, чтобы их впустили. В нескольких словах Шалье передал сэру Джону полное сообщение Альфреда, объяснив, что он не мог сказать этого раньше, потому что не хотел пугать леди Барбару. Сэр Джон негромко, но сердито выругался и махнул Шалье рукой, чтобы тот уходил. Он не видел причин, по которым молодой Саймон захотел бы удержать Альфреда. Барбара тоже высказала ему предположение, что слуга послан не за одеждой, а чтобы таким способом предохранить его от какой-то опасности. Сэр Джон был напуган выражением ужаса на ее лице и утешил как только мог, но не поверил ни одному слову и предположил, что она пала жертвой обычных безосновательных женских страхов. Теперь же Шалье фактически подтвердил ее слова. А когда один из стражников, охраняющих ворота, сообщил, что третий сын де Монфорта требует крова, Барбара попросила его не говорить Гаю, что она находится в Уорике.