— Я просил вас прийти, Гилберт, — начал Лестер любезно, но с некоторой властностью, которая не предполагала возражений со стороны Глостера, — чтобы лично напомнить вам, что король запретил проводить сейчас любые турниры.
— Но сейчас лучшее время года для турниров, — возразил Глостер, настолько сбитый с толку неожиданным оборотом дела, что только услышал слова, не понимая их значения. — Хлеба сжаты, молодая трава в полях, которую можно потоптать, еще не выросла, никто не занят делом, и все ищут развлечений…
— Да-да, — продолжал Лестер, как только Глостер замолчал. Он говорил нетерпеливо, словно взрослый, объясняющий ребенку что-то очевидное. — Но разве вы не видите, что сейчас, когда идут переговоры об освобождении принца, мы меньше всего хотим собрать большую толпу праздных вооруженных людей? Я не могу позволить этого.
— Вы не можете позволить? — резко переспросил Глостер.
— Сейчас…
— Мне показалось, вы сказали, что это запрет короля. — Голос Глостера звучал тихо, но твердо.
— Не ведите себя словно избалованное дитя, Гилберт. Вы сможете развлечься в другой раз…
— Только король имеет право руководить мной. — Лицо Глостера покраснело теперь, как и его волосы, но голос звучал ровно и твердо. — А вы, милорд, не имеете на это права. Я никогда не слышал и не соглашусь с тем, чтобы один из нас был поставлен над другим. Я не говорил вам об этом прежде, потому что вы были благоразумны и беспристрастны. Никакие вооруженные отряды под моим командованием не смогут предотвратить освобождение Эдуарда. В четверг на масленичной неделе состоится то, что вы назвали «моим развлечением». Этот день согласован с вашими сыновьями, и я назову трусами всех, кто принял приглашение, но не придет.
— Мои сыновья не будут участвовать в этом турнире, потому что таково мое распоряжение и потому, что они больше заботятся о мире и хорошем управлении в королевстве, чем вы. — На этот раз голос Лестера был грубым и сердитым.
Гилберт резко рассмеялся и поморщился, как от кислого.
— Если вы действительно верите этому, то вы единственный человек в королевстве, считающий так. Я буду в Данстебле в четверг масленицы…
— Вы подчинитесь моему распоряжению! — прорычал Лестер.
— Саймон! — запротестовал Питер де Монфорт, шагнув вперед и сжав руку Лестера.
В то же время Альфред подошел к Глостеру и прошептал ему на ухо:
— Хороший рыцарь не поддается своему настроению во время поединка. Гнев ведет лишь к поражению. Повернись и уйди. Он будет выглядеть беспомощным дураком, пронзительно кричащим тебе вслед.
Пока Альфред говорил, он сжал плечо Глостера и слегка потянул его назад. Молодой граф сопротивлялся какое-то мгновение, но при последних словах Альфреда быстро повернулся и зашагал через зал к двери.
Лестер кричал ему вслед:
— Я предупреждаю, что всякий, кто поедет с вами и ослушается предписания, будет брошен в такое место, где не увидит ни солнца, ни луны до скончания века…
Не обменявшись ни единым словом, они отыскали во Дворе своих оседланных лошадей, выехали из ворот и проследовали через средний двор замка и подвесной мост над рвом.
Только когда они оказались на дороге, ведущей к Кендвик-стрит, Глостер сказал:
— Я никогда не думал, что Саймон и Гай такие трусы. Я подозревал это, когда они попытались вырвать из моего отряда тебя, Альфред, но сейчас могу это утверждать точно. Уверен, они считают, что твое участие дает мне несправедливое преимущество. — Он улыбнулся. — Я сам был этим слегка обеспокоен и даже думал, не следует ли мне попросить тебя не принимать участия в рукопашной схватке. — Он опять нахмурился. — Но убежать, скуля, и спрятаться за спину своего отца, чтобы спастись от нескольких синяков… Я никогда не поверил бы этому.
— Не надо путать тщеславие со страхом. Чувствительна их спесь, а не их тело. Я думаю, Гай и Саймон бились бы насмерть, не спасовав и не показав спину, но турнир — не смертельная битва, и им пришлось бы жить, проглотив позор поражения. Они боятся быть осмеянными, а не того, что им причинят боль. Вот почему они рассказали Лестеру.
* * *
После обеда Глостер отправился к себе в комнату, сославшись на неотложную необходимость написать письмо. Он с раздражением достал чистый лист пергамента. Ему предстояло решить, что ответить Мортимеру, и если он не собирается отказать ему в просьбе остаться в Уигморе, то кому можно доверить это письмо. Он не хотел, чтобы Лестер перехватил его, потому что… Тут он с облегчением вздохнул, так как у него возникла идея, решающая обе его проблемы, но слишком опасная, чтобы говорить о ней прежде, чем он получит дополнительные сведения. Альфред мог бы отвезти это письмо его брату Томасу в Сент-Бревелс, а тот переслал бы его Мортимеру.
Он собрался встать, чтобы пойти и рассказать о своей великолепной идее, но громко рассмеялся и снова сел. Сначала надо написать письмо. Он достал из конторки перо, острый нож, который всегда держал под рукой, и заточил его. «Если бы Альфред взялся отвезти письмо в Сент-Бревелс, то совершенно невероятно, что оно будет потеряно или отобрано у него; он сможет уничтожить письмо прежде, чем его схватят, или это сделает Барбара, так что писать можно совершенно без опаски. Писать… О чем? Это безопасно, но что же я хочу сказать?» — подумал Глостер.
Он откупорил изящную чернильницу, сделанную из рога оленя, окунул перо, и провел короткую линию на листе пергамента, лежавшем ближе к нему, чтобы проверить его. Затем он помедлил в нерешительности. Мортимер сразу увидит, что письмо было написано им лично. Не заставит ли это сделать слишком далеко идущие выводы из того, что будет сказано? Человек не станет затруднять себя и сам писать письмо, если не хочет, чтобы написанное осталось в тайне. Следует ли ему вызвать писаря? Нет. Глостер улыбнулся. Написав письмо своей рукой, он разрешит все проблемы, так как сможет сказать все, что захочет. Ему не надо говорить ничего, что скомпрометирует его каким-то образом. Достаточно только выразить Добрые пожелания и надежду на добродетельное поведение Мортимера и добавить к этому разрешение остаться ему в Англии еще на месяц.
Он начал писать, затем остановился и улыбнулся. Главное теперь, чтобы Альфред доставил письмо в Сент-Бревелс. Он передаст с Альфредом устное сообщение для Томаса: устроить в ближайшее время встречу между ним и Мортимером. Альфред, конечно, поймет, что он не хотел бы компрометировать себя этим сообщением, отправляя его с обычным посыльным.
20.
Первые несколько недель после их прибытия в Сент-Бревелс Барбара наслаждалась, чувствуя себя хозяйкой замка. Хотя в основном в крепости был порядок, недоставало многих удобств, обеспечить которые могла только женщина. Томас де Клер не был женат, а жена старого смотрителя ушла в монастырь, когда Томас стал выполнять обязанности своего брата.
В день приезда Барбара узнала от Клотильды о состоянии дел в замке: слуги ходят в лохмотьях, так как некому раскроить и сшить новую одежду, а старая износилась; шерсть покрасили и спряли, вместо того, чтобы сначала отбелить, а затем покрасить; продукты тратились попусту, потому что Томас часто был в отъезде и некому было распорядиться, сколько животных заколоть, сколько засолить; никто не знал, что, если творога больше, чем можно съесть, излишек следует положить под пресс, чтобы он превратился в сыр.
Барбара рассеянно слушала, так как ее голова была занята более серьезной проблемой: что ей делать с намерением Альфреда отправиться на встречу с Глостером в Данстебль. Но все же Клотильде удалось привлечь ее к беспорядку в домашнем хозяйстве и решению необходимых проблем. Позднее Барбара извинилась перед Томасом за вмешательство в его домашние дела, но он упал перед ней на колени и попросил помогать ему и дальше. Так что она почти случайно стала хозяйкой замка.
То, что она была занята делами, оказалось очень кстати, потому что ее попытки отговорить Альфреда от поездки в Данстебль оказались совершенно безуспешными. Когда наедине в их спальне, расположенной в западной надврат-ной башне, она сказала Альфреду, что Гилберт не захотел бы, чтобы он приезжал в Данстебль, так как он не передал Мортимеру его сообщение, Альфред рассмеялся.