Решили мы пока обратно на юг к Дан-на-Хейвину пробираться. Мы же не знаем, что делать-то, эти бабушки-дедушки помогающие помалкивают, указаний-советов не дают, может, их там к работе какой божественной приставили, кто ж их знает.
Идём. Лошадок в поводу ведём, тропинка горная, узенькая. Алард впереди — проводник же, следом Киаран, лидер самопровозглашенный, важничает. Аодан приныканный бутерброд жует на ходу, с Бренном ругаться успевает, тот на бутерброд зарится. Лелька с Илой шушукаются и хихикают, на остальных внимания не обращают, опять, наверное, женихов делят-вычисляют. То-то Ила на Аларда косится, а Лелька на Бренна. Всё, похоже, поделили уже.
Мы с Йарсавией сзади, она дуется, а я под ноги пялюсь, ну, боюсь вниз загреметь вместе с Искрой.
— Яра, ты давно Матриархом-то? — спрашиваю.
— Как мать умерла. С пятнадцатой зимы.
— Ого… А что с матерью стало?
— Богиня призвала.
— Я поняла, что умерла, я говорю, отчего?
Яра помолчала, хмурясь.
— Вы же видели Ритуал. Не понимаешь что ли?
— Нее…
— Священный танец не может танцевать стареющая женщина. Когда у Матриарха подрастает дочь, а сама она стареет, она должна уступить место. Умереть. Как меняется Луна, меняется Матриарх.
— Это… она так же танцевала, вонзала кинжалы и умерла прямо там?.. И все смотрели?..
— У меня на глазах. А отца убили еще раньше. Как жертву. Как только я родилась, наследница.
Я заткнулась. Как она это спокойно говорит, только глаза больные и голос тусклый.
— Мама любила моего отца, — тихо произнесла она. — И больше мужей не брала, хотя и пеняли ей за это, мол, вдруг я не доживу до взрослого возраста. Это его был талисман. Мама сохранила. Он арданом был, воином…
— Какие у вас обычаи… страшные… — сдавленно пробормотала я.
— Закон предков. Боги требуют жертв. Мужчина — зерно, падает в землю и исчезает. Женщина — земля, родит и плодоносит, растит и заботится о всходах. Я давно уже должна выбрать мужа… только не могу отправить на смерть знакомого с детства… Поэтому я Обет Богине принесла. После меня Матриархом станет дочь сестры моей матери.
— Какой обет? Не выходить замуж? — не поняла я.
— Да. Обет девственности.
— А… незнакомых на алтаре нормально что ли резать? Как ты Аларда, бедолагу, хотела убить?… — возмутилась я.
— Думаешь, я в трансе священном сильно осознаю, что делаю? — горько усмехнулась она. — Я едва вижу, что вокруг… И да, чужих не жалко! — с вызовом добавила она.
— Ясно, — я не стала с ней спорить. И так нелегко ей приходится. Вырвали из привычной жизни, потащили куда-то, не спрашивая, хочет она идти или нет… Она, само собой, согласилась, но это долг, не желание.
Завернули мы за скалу и остановились, увидев кучу народа, прячущихся среди валунов недалеко от входа в пещеру. Широкий такой вход, подкопченные своды гарью покрыты, как в железнодорожном тоннеле. Народ вооруженный, копья выставили, рогатины, топоры, луки натянули в боевой готовности…
Увидели нас, загомонили, подбежали, верещат все разом, ничего не поймешь, только «чудище» повторяется да «скотина прожорливая».
— Тише, добрые люди, один кто-то пусть говорит! — рявкнул Киаран своим лучшим благородным тоном.
Народ, крестьяне или пастухи, кто их разберёт, простолюдье, одним словом, сразу заткнулись, вытолкали вперёд мужика постарше да поприличнее. Тот хотел было назад нырнуть, но не пустили. Тогда он содрал с головы шапку в виде плотного колпака, как местные носят, и заблеял:
— Милостивые господа, рыцари благородные, не прогневайтесь… — это он парням, девчонок никто в расчет не берёт. — Не гневайтесь, говорю, пожалейте нас, сирых…
— Что у вас тут такое? — оборвал его Киаран. — Толком объясни!
— Чудище тута, страсть какое ужасное, в пещере-то засело, мы его выковырять не можем, а внутрь, сталбыть, боимся…