В последующие недели это чувство усилилось. Изощренность дворцового этикета поначалу пугала ее, потом раздражала, но гранд-дама двора графиня Шувалова взяла ее воспитание в свои руки, так что Софья начала ощущать, что не может и шагу шагнуть без ее ведома. Адама она почти не видела. Он порой случайно оказывался на одних и тех же дворцовых приемах и даже пару раз потанцевал с ней. Но вел себя неизменно бесстрастно, поэтому она не могла понять, что он видит всю ее растерянность, чувствует замешательство и болеет за нее душой, наблюдая, как ее медленно, но верно втискивают в общепринятые рамки. Временами он еле сдерживался, чтобы не запротестовать против гнусных попыток перекроить на свой лад эту сильную, храбрую, неиспорченную девушку, дитя вольных казацких степей, Но в следующее мгновение он снова видел блеск се глаз, напряженность гибкой и сильной фигурки и понимал, что они ничего не добьются.
Софья безропотно согласилась на все те требования, которые ей предъявлялись, но по сути своей не менялась. Когда вся шумиха вокруг ее появления при дворе уляжется, она снова сможет стать сама собой; оставалось только терпеливо дожидаться этого времени. А пока что князь Дмитриев в своих ухаживаниях был галантен, любезен и предупреждал любое ее желание. Она вынуждена была признать, что такой муж – не самое кошмарное будущее, тем более что о собственном выборе не могло быть и речи. Впрочем, подобного выбора были лишены и другие девушки из знатных и состоятельных фамилий, как она поняла из разговоров при дворе с девицами и молодыми замужними женщинами. Даже если взгляд ее часто искал глубоко посаженные серые глаза и высокую статную фигуру графа Данилевского, то только потому, что в его присутствии она чувствовала себя более свободно. Он был ее другом и, кроме всего прочего, единственной нитью, связывавшей ее с прошлым.
В конце июня состоялась помолвка Софьи Алексеевны Голицыной с князем Павлом Дмитриевым. Царица лично перед всеми своими придворными надела молодым венчальные кольца, освященные самим архиепископом. Был устроен торжественный обед и бал, который длился до позднего вечера. Софи продолжала плыть по течению, размышляя теперь о том, как бы после свадьбы, когда ей придется покинуть дворцовые апартаменты, сделать глоток свободы в родном доме. Когда свадьба, а за ней недолгий медовый месяц пройдут, она надеялась уговорить своего мужа – да, мужа, хотя ей до сих пор это представлялось странным, – позволить ей ее навестить деда в Берхольском, пока не началась зима, во время которой такая поездка станет невозможной. Она была уверена, что тот не откажет. Он выказывал такую предупредительность и уважение, что казалось, испытывает к ней гораздо более глубокие, искренние чувства, полагается жениху, лишь недавно узнавшему свою невесту.
Лелея свою мечту, она делала все, что от нес требовалось, улыбалась направо и налево, находясь в обществе, поддерживала пустые разговоры и терпеливо ждала, когда закончится ее духовное заточение.
Спустя три недели после обручения Адам Данилевский, как и все петербургское светское общество, присутствовал в Казанском соборе, где высокая, стройная женщина в богатом свадебном парчовом платье цвета слоновой кости, украшенном серебряными бутонами и серебряными кружевами, стала женой князя Дмитриева. На густых, слегка припудренных темно-каштановых локонах красовалась бриллиантовая тиара рода Дмитриевых. Адаму вдруг показалось, что молодая женщина, которая совсем недавно скакала верхом на могучем казанком жеребце, стреляла бешеных волков, исчезла с лица земли, растеряв с удручающей скоростью всю свою бурную жизненную силу. Это ощущение вызвало у него чувство сожаления, печали и пронизывающей до глубины, души утраты.
Он взглянул на жениха. Князь Дмитриев, тоже в богатом торжественном наряде, позволил себе выразить лишь легкий намек на удовлетворение в тот момент, когда князь Потемкин держал над брачующейся парой традиционный свадебный венец. Адам внутренне вознегодовал. По какому праву грубый солдафон, не терпящий неповиновения, загнавший трех жен в могилу, будет наслаждаться в своей постели гибким, юным телом, заполучит себе на многие годы яркий, незаурядный ум и первозданную свежесть душевной чистоты? В то время как он, Адам Данилевский, обманутый вдовец, не видит перед собой ничего, кроме пустоты и горькой уверенности в том, что ему не суждено испытать настоящей любви.
Софи не чувствовала своего тела; она словно смотрела откуда-то сверху и на себя, и на все происходящее, совершенно машинально совершая ритуальные движения и отвечая на ритуальные вопросы. Тяжелый запах ладана, мерцающие свечи перед образами, пение церковного хора – все это лишь усиливало ощущение оторванности от этого погрязшего в грехе мира, где царило низкопоклонство и всеобщее благоговение перед самовластием.
В карете по дороге ко дворцу Дмитриева ощущение нереальности происходящего только усилилось. В особняке устраивался грандиозный прием, соответствующий статусу и положению жениха, только что существенно преумножившего свое состояние за счет огромного наследства невесты, полученного в качестве приданого.
Царица благосклонно улыбалась, глядя на молодых, сидящих во главе гигантского банкетного стола под золоченым балдахином. Когда новобрачные открывали бал, она даже стала притопывать ногой в такт музыке, излучая полное удовлетворение. Княгиня Дмитриева являла собой замечательное подтверждение заботы и доброй воли ее императорского величества. Возвращение ее в придворный круг означало восстановление благосклонного отношения к роду Голицыных, и Екатерина не могла не почувствовать, что если еще и оставались какие-то намеки на свершившуюся некогда трагическую несправедливость, ныне для них больше не было оснований.
В десять часов императрица, по-прежнему улыбаясь, встала, давая понять, что желает лично возглавить церемонию препровождения молодых в опочивальню. Это была огромная честь, но Софи не обратила особого внимания на сей знак отличия, более сосредоточенная на собственных ощущениях. Толпа обступила ее теснее. Муж буквально впился взглядом в ее лицо. Такого выражения его бледно-голубых глаз ей видеть еще не приходилось. Она ощутила почти как удар этот откровенный взгляд мужчины, наконец дождавшегося возможности осуществить давно задуманную месть. В глазах сияло самодовольство и предвкушение удовлетворения. Это был взгляд волка, изготовившегося к прыжку. Она в ужасе обвела глазами пространство. Улыбающиеся лица, мерцающие в канделябрах свечи, резные и золоченые украшения бальной залы, казалось, потонули в тумане. Наконец она натолкнулась на немигающий взгляд Адама Данилевского. Лицо его было застывшим, красиво очерченный рот неподвижен, глаза непроницаемы. Не отдавая себе отчета, она шагнула ему навстречу. Он в тот же момент отвернулся и вышел, прокладывая себе путь в болтающей, смеющейся толпе, прочь из этого дома.
– Ну, час пробил, ma chere Sophia. – Царица взяла ее за руку. – Твой муж очень волнуется. – Последние слова она произнесла, с заговорщической улыбкой поглядывая на Дмитриева. Это была улыбка человека, которому очень хорошо известны все наслаждения супружеской спальни.
Софи обнаружила, что идет в окружении смеющейся, весело болтающей как стая сорок толпы, сопровождающей новобрачных в их апартаменты. Перед дверью спальни князь Дмитриев вместе с дружками жениха удалился в свою комнату, чтобы переодеться. Софи с императрицей, гранд-дамой и несколькими молодыми замужними придворными дамами, которые исполняли роль подружек невесты, оказалась в огромной спальне, освещенной ветвистыми канделябрами, стены которой были убраны изумрудными шелками. В центре комнаты располагалась гигантских размеров кровать со спинками резного дерева, под балдахином золотистого бархата, с золотым шелковым покрывалом. На всех предметах были вышиты гербы рода Дмитриевых.