– Адам, да ты просто вне себя, mon ami! – воскликнула она, энергично направляясь к нему в своем шуршащем белом шелковом одеянии. – Чем я тебе могу помочь?
Адаму не пришлось прикладывать особых усилий, чтобы изобразить такое состояние; императрица точно выразила то, что он переживал в настоящий момент. С каждой верстой, отдалявшей Софью от города и приближавшей к диким степям, с каждой минутой ее безумной дороги без должного сопровождения вооруженными людьми возрастала угроза ее жизни. Если мчаться во весь опор на резвых и сытых лошадях, он с Борисом без труда сумеет догнать сани, но на это потребуется не меньше полудня.
– Ваше величество! У меня очень тревожные вести из дома, – не моргнув глазом солгал он. – Матушка моя больна, при смерти, если верить тому, что написала сестра.
– Ну так скачи немедленно! – воскликнула императрица, чье доброе сердце, никогда не принимавшее участия в решении дел государственных, зачастую брало верх в делах личных. – Отправляйся сейчас же! Я отпускаю тебя до весны. – Она махнула рукой, словно его тревога передалась ей. – Поспеши. Нельзя терять ни минуты. Очень печально, когда кто-то не может оказаться вовремя у постели больных родителей. – По лицу ее промелькнула тень; Екатерина вспомнила, как ей самой Елизавета не дала возможности поехать попрощаться с умирающим отцом. Никто не мог бы упрекнуть Екатерину в подобной бесчеловечности. Поглядев вслед благодарному полковнику, она вернулась к своим делам, весьма удовлетворенная тем, что удалось начать день с доброго поступка.
Глава 10
Софи потеряла ощущение времени. Оставалось лишь плавное покачивание саней, неторопливо влекомых по снегу убогими клячами. При взгляде на свинцовое небо и серый мрак за окном не верилось, что на улице день. А по тому скудному свету, что проникал в слюдяное окошко обледеневшей коробки, в которой находилась Софья, вообще можно было подумать, что продолжается ночь.
Она полагала, что следует попросить своих сопровождающих остановиться у первой почтовой станции, но не ощущала ни голода, ни жажды; у мужиков, как она поняла, еда была с собой. Утром, когда ей понадобилось выйти наружу, она обратила внимание, что мужики, не слезая с лошадей, закусывали луком и черным хлебом; в морозном воздухе явственно витал запах водки.
Ног своих она больше не чувствовала; с огромным трудом удавалось даже сидеть с открытыми глазами. В какой-то момент этой бесконечной ночи Софи не выдержала и расплакалась. Слезы мгновенно замерзали на щеках; к своему ужасу, она заметила, что смерзаются ресницы и под носом образуется сосулька. В Берхольском все зимние экипажи были оборудованы печками и горшками. Сиденья были обиты толстым мехом, так что путешествующие могли чувствовать себя почти как в домашнем тепле. Она очень любила кататься в санях по заснеженной степной целине, когда белый земной покров сливается, с белесым небом и появляется ощущение, что находишься в ослепительной, искрящейся совершенной чистотой капсуле. Если закрыть глаза, легко представить себя там, ощутить тепло дедушкиной улыбки, услышать его голос, уютно устроиться в мягких мехах… Ей стало восхитительно тепло, так приятно, так сонно…
В забытьи она едва смогла различить звуки выстрелов, Сани резко дернулись, останавливаясь; послышались бессвязные громкие голоса. На секунду приоткрыв глаза, она снова смежила веки. Даже если напали разбойники, какое это имеет теперь значение? Она слишком хотела спать, слишком хотела продлить свое пребывание в этом прекрасном белоснежном мире, обступившем ее, чтобы волноваться о чем бы то ни было…
– Матерь Божья! – в ужасе воскликнул Адам, распахивая дверцу кибитки и заглядывая внутрь. Софи лежала навзничь на деревянной скамье с закрытыми глазами, волосы выбились из-под сбившегося капюшона, накидка распахнулась, открывая тонкий атлас платья. – Софи! – Он забрался в промерзшее нутро кибитки и сделал попытку приподнять ее. – Софи! Проснись! Да просыпайся же, черт побери! – Он яростно встряхнул ее. Ресницы дрогнули; от невероятного облегчения Адам почувствовал, что его ноги стали как ватные.
– Что с ней? – В проеме показалась голова Бориса. Поняв ее состояние, он выругался. – Застыла, граф. Надо разгонять кровь.
– Знаю, – сквозь зубы выдохнул Адам и еще раз сильно встряхнул ее. – Софи! – На этот раз она полностью открыла глаза, но было очевидно, что она не понимает, что происходит.
– Оставьте меня, – невнятно прошептала она. – Хочу спать.
– Ты не будешь спать! – Схватив ее за руки, Адам сумел перевести ее в сидячее положение. Затем, тщательно соразмеряя силу удара, начал хлестать ее по щекам до тех пор, пока в глазах не появилось осмысленное выражение.
– Адам? – непонимающе уставилась она на него, все еще полусонная. – Как?.. Откуда?.. – И в следующее мгновение она совершенно осмысленно и сердито воскликнула, почувствовав боль в щеках: – Ты ударил меня? Как ты посмел?!
– Так-то лучше, – с глубоким облегчением выдохнул Адам. – Принеси меховую накидку и обувь, – бросил он через плечо Михайлову.
– Уже, – невозмутимо откликнулся Борис, протягивая вещи в дверцу.
– Подержи пока. – Адам снял ее вечерние туфельки и принялся энергично растирать ступни. – Ты что-нибудь чувствуешь?
Софи отрицательно покачала головой и без сил откинулась на стенку кибитки, закрыв глаза. Новый удар по щеке заставил ее вскинуться с негодующим криком.
– И так будет каждый раз, как только ты закроешь глаза! – с отчаянием крикнул Адам. – Ты не должна засыпать, Софи! Если заснешь, уже никогда не проснешься! Ты меня понимаешь? – Он впился глазами в ее лицо. – Я не собираюсь терять тебя!.. По крайней мере сейчас.
Пронизывающий взгляд серых глаз вырвал ее из затягивающего в себя белого мира забвения. Слова, произнесенные с суровой решительностью, казалось, обрели плоть и медленно возвращали се к жизни. Софи не представляла, как он мог оказаться здесь и где именно находится это «здесь», но сейчас подобные вопросы не имели ни малейшего значения.
– Я и не хочу теряться, – откликнулась она, постаравшись изобразить онемевшими губами некое подобие улыбки.
– Тогда помогай мне. – Он крепко прижался к ее губам и не отпустил до тех пор, пока не почувствовал, что они ожили и согрелись. Потом продолжил растирать ноги.
По мере того как жизнь возвращалась в ее оцепеневшее тело, Софья начала сильно дрожать. Ее колотило так, что стучали зубы.
– Как-то вдруг стало очень холодно, – еле вымолвила она.
– Это не вдруг. Вообще очень холодно, – пояснил Адам. Его очень беспокоило ее состояние. – Ты просто сейчас возвращаешься к той границе, после которой люди уже перестают чувствовать холод. – Натягивая ей на ноги сапоги из оленьих шкур, отороченные мехом, он пробурчал: – Интересно, как долго ты могла бы протянуть, по мнению этого озверевшего дикаря?
– Нед-д-олго, – со страшной силой стуча зубами, откликнулась Софья. – Никогд-д-а я т-т-ак не замер-з-з-ала!
– Надевай вот это! – Он вдел ее руки в толстую меховую накидку и тщательно застегнул. Затем водрузил на голову меховую шапку-ушанку, на руки – варежки; она оказалась в меховом коконе. Адам, критически сдвинув брови, внимательно осмотрел дело рук своих. – Ну что ж, вроде бы огрехов нет, – подытожил он. – А теперь тебе придется побегать.
– Б-б-бегать? Я не смогу!
– Сможешь! – заверил Адам и поднялся. – Вставай, выходи! – Выбравшись спиной вперед из кибитки, он потащил за собой Софью.
Она встала на снег. Коленки подгибались, глаза болели от окружающей белизны, все тело по-прежнему сотрясала крупная дрожь. Неподалеку в снегу лежали ее бывшие сопровождающие, оба в позах, не допускающих сомнения, что в этих телах еще сохранилась жизнь. Она перевела взгляд на Адама.