— Передай Тимофею привет от жены Мешко, — добавила Рихеза в заключение. — Помню его, он приезжал в Кёльн и в монастырь в Эхтернахе, все хлопотал, чтобы ускорить мое обручение с Мешко… Красивый, каких мало бывает, верно? Послушай, а это верно, не выдумка, что он когда-то любил Феодору Стефанию?..
2
Тимофея Аарон знал с давних времен. Красивый, златовласый малый занимался поставками вина в римские монастыри, у которых не было своих виноградников. Через каждые десять дней спускался он с тускуланских взгорий впереди длинной вереницы ослов, нагруженных бочками и мехами. Не бывало такого за многие годы, чтобы ослы Тимофея вернулись в Тускул с тем же самым грузом, который доставили в Рим; нет, вместо бочек и мехов на спинах животных неизменно колыхались набитые мешки с цветными тканями и белым полотном, остроносыми башмаками, седлами и упряжью, а иногда и светильниками из бронзы или с цветными стеклышками. И вот как-то раз — это был девятый год пастырского правления папы Иоанна Пятнадцатого — стражники и нищие у ворот святого Себастьяна увидели необычайное зрелище: половина ослов Тимофея уносили на себе из города те же самые бочки, которые доставили. Златоволосый малый кусал губы и стискивал кулаки. На лбу у него был синяк.
В широкое окно библиотеки монастыря святого Павла Аарон видел, как Тимофей заработал этот синяк.
Он выходил с приором, громко крича и размахивая руками, извергая угрозы и проклятия, которых Аарон разобрать не смог из-за расстояния, отделяющего окно библиотеки от калитки, и еще потому, что речь и Тимофея и приора настолько отличалась от книжной латыни, Аарон понимал лишь отдельные слова. Легче ему было разобрать речь приора, который куда спокойнее, хотя тоже возбужденно, резким тоном объяснял, что никакие крики и угрозы не помогут и не к чему сбавлять цену и поставлять лучшие сорта — монастырь святого Павла вошел в клюнийскую конгрегацию и согласно с уставом клюнийских братьев будет брать отныне от тускуланских графов лишь столько вина, сколько требуется для богослужений и для стола отцов и братии, в строго определенном и весьма ограниченном количестве.
И тут Тимофей дерзко засмеялся и крикнул что-то, чего Аарон совсем не разобрал, но что, видимо, было оскорбительным и для клюнийской конгрегации, и для приора лично, потому что лицо у того гневно исказилось и побледнело. Но он ничего не сказал, а, резко повернувшись, ушел в обитель. Зато стоящий у калитки огромный монах мощным кулаком, точно молотом, грохнул Тимофея в лоб, так что тот свалился.
Что было дальше, Аарон не видел, но последствия не заставили себя долго ждать. Назавтра несколько братьев вернулись в монастырь не только с синяками, но и с кровоточащими ранами. Взволнованно рассказывали они, что в самом центре города, возле колонны Марка Аврелия, долго не сможет появиться ни один монах из монастырей, принадлежащих к клюнийской конгрегации. Вокруг небольшого замка, напротив колонны, все время гудят возмущенные толпы, к которым из сводчатого окна замка по несколько раз в день обращается Иоанн Феофилакт, не самый старший, но, бесспорно, самый разумный из всех тускуланских графов, бросая пылкие призывы: «Да здравствует извечная Республика!.. Не допустим, квириты, чтобы варвары севера навязывали нам обычаи, которых не знали наши достославные предки!.. Рим — столица Петра, а стало быть, и столица всего христианского мира — так что не к нам, а от нас должны исходить приказы, как управлять церковью господней, как жить служителям Христовым…» Вечером же многочисленная орава молодцов, вооруженных кольями, копьями и даже мечами, скатилась с тускуланских холмов, чтобы ночью с факелами пройти от замка у колонны через весь город, за стены, к самому монастырю святого Павла.
Несколько недель монастырь жил в волнении и тревоге — не стихали рассказы о все новых нападениях на монахов, в которых часто принимали участия братья, а иной раз и отцы из монастырей, не входящих в клюнийскую конгрегацию; шептались, что Иоанн Феофилакт ежедневно отправляется в лектике по Номентанской дороге к вилле консула Кресценция, с которым втайне совещается; консул посетил папу и вызывал к себе приора и грозил ему, причем от имени папы четыре кардинала, среди них кардинал-епископ Портосский, умоляли наместника Петра об отлучении монастыря святого Павла.