— Он был римлянином.
— Вот опять ты себя обманываешь. Не был он римлянином. Призрак принимал за правду, вот и ты так же. Только в нем и было от римлянина, что понимал, что величие Рима — это могущество. Почитал могущество. С плачем призывал его к себе. Украшал его. Мое могущество украсил серебряными орлами. Уже не улетят от меня. Не захиреют со мною. Это ничего, что серебро на них поблекло. Все так же украшают могущество, хоть и поблекли.
Аарон оторвался от завесы. Он услышал звук, напоминающий поцелуй. В лоб целует? Или в губы?
Уходил он радостный, веселый. Вот и последний морок исчез: он убедился, что Рихеза не Феодора Стефания. И он может служить ей верно и спокойно. Не падет на него подозрение Болеслава об участии в кознях и заговорах — не изгонят его из Тынца, где он согласно с указаниями Тимофея будет служить делу разноплеменной империи, империи, правящей миром, символом которой являются золотые Петровы ключи. Хорошо ему в Тынце — спокойно, безопасно, тепло.
Без тревоги шел он по темным комнатам. Никто невидимый не укрывался у стен или в углах.
И заблудился в темноте. Но ничуть не испугался. Весело напевая вполголоса, кружил он по большим пустым комнатам с маленькими оконцами, сквозь которые поглядывали на него веселые, как и он, звезды. И вдруг остановился. Откуда-то рядом донесся голос Рихезы. Аарона удивили ее слова. Еще больше удивился бы он, если бы мог видеть ее взгляд, обращенный на супруга. Но в ее опочивальню он так же не мог войти, как и в ее душу и мысли. Впрочем, это и лучше было для него, что не мог проникнуть ни туда, ни туда. Лишился бы веселья, роднящего его со звездами. А Рихеза говорила:
— Все государь-отец изволил мне объяснить. Только затем и начал новую войну с государем Генрихом, чтобы отстоять великолепное наследие Оттона, чтобы возродить правящую миром, разноплеменную империю, чтобы проложить себе и серебряным орлам дорогу в Рим. Еще немного — и взойдем на Капитолий, государь мой супруг любимый. Перед тобой, прежде чем перед сыном твоим, понесут орлов. Не серебряных — золотых…
С. Аверинцев
«Римская идея» и средневековая реальность
Мы на школьной скамье узнаем из наших учебников и хронологических таблиц, что Римская империя принадлежала последней фазе античной истории и окончила свое существование вместо с ней. Для простоты можно считать, что, когда кончилась Римская империя, тут-то и началось Средневековье. А в каком году это было? Наши учебники уверенно отвечают на вопрос: в 476 году нашей эры. Кто этого не знает, не выучил урока.
Любопытно, однако, что ни в 476 г., ни во множестве последующих поколений никто не мог исходить из того, что Римской империи больше нет и никогда не будет. Явный парадокс: Средневековье, обусловленное в самом своем бытии фактом отсутствия Римской империи, наотрез отказывалось этот факт признавать. Попробуем встать на его точку зрения; если мы ее не поймем, мы никогда не поймем Средневековья. Это была юридическая точка зрения. Римскую империю никто не отменял и не был полномочен отменить. В Константинополе вплоть до 1453 г., то есть целое тысячелетие, сменяли друг друга императоры, которых мы условно называем «византийскими», потому что в наших глазах Византийская империя с ее средневековым укладом и христианским правоверием, с ее греческим населением и восточными правами непохожа на Римскую империю и не может иметь с ней общее имя. Но византийцы никогда по называли себя «византийцами» — они называли себя «ромеями», что означает на их языке попросту «римляне». Византийская государственность была самым непосредственным продолжением римской — точнее, восточноримской: еще к 395 году Римская империя окончательно разделилась на две половины — западную, со столицей в Риме, позднее в Равенне, и восточную, со столицей в «Новом Риме», как принято было называть Константинополь. Подчеркнем, что раздел этот произошел совершенно законно: император Феодосий Великий, полномочный держатель власти над всей территорией римской державы, на смертном одре поделил эту территорию между двумя своими сыновьями (чему, вдобавок, уже были прецеденты). Следовательно, имперский суверенитет Рима продолжал существовать как целое в каждой из двух частей, как западной, так и восточной; и на Востоке, на берегах Босфора, ему предстояло реально дожить до середины XV века. Но и после 1453 г., когда турки-османы вошли в Константинополь и превратили его в Стамбул, столицу Оттоманской империи, государственно-идеологическая традиция не могла так просто уйти в небытие; московские книжники учили о Москве как Третьем Риме, через посредство Второго Рима на Босфоре воспринявшем полномочия Первого Рима на Тибре. «Два Рима падонта, а третий стоит, а четвертому не бысти».