— Григорий?
— Григорий или кто-нибудь другой. Любой, кому пообещаю то, что тебе сейчас хочется.
— И ты выполнишь свое обещание?
— Я не умею лгать.
— Тогда почему же ты не пообещаешь мне и не выполнишь обещание?
Говоря это, он смотрел вызывающе. И тут же дерзко припал к ней всем телом. И что удивительно, она не оттолкнула его, как он предполагал. Наоборот, сама прильнула к нему.
Но согласию тел не сопутствовало согласие глаз. Она смотрела на него вызывающе и холодно. То, что происходило с телом, будто никак не воздействовало на мысль и слово, так же и на взгляд, он не был подернут дымкой, не был горящим.
— Глуп ты, Тимофей, тускуланский граф. Нравишься ты мне. Никогда не скажу тебе, давно понравился или только сегодня, забавы ради. Но не думай, что Феодора Стефания захочет, чтобы ты позабавился ею. Ты думаешь, не видела я, какими глазами смотрел ты на крохотный кусочек ее тела между башмаком и платьем? Ты всегда так смотрел. И будешь так смотреть. Встанешь с моего ложа, но и потом будешь так же смотреть. А я этого не хочу. Не кусочек между башмаком и платьем, а можешь получить меня всю без платья и без башмаков. Но только после того, как целый год не прикоснешься к другой женщине. Так я хочу. Вот чего я стою. Сможешь? Посмотрим. И не пытайся меня обмануть. Я сразу пойму. Значит, на следующий год, в день святого Лаврентия. Будь здоров.
И вновь засмеялась. Но уже теплее, чем до этого. И пожалуй, все так же мудро. Тимофея ослепил щедро разбрызгиваемый солнцем багрянец. Но не только поэтому закрыл он руками глаза. Он чувствовал себя, объясняя Аарону, так же, как тогда, когда заработал синяк. Пожалуй, хуже. Нет, не хуже, а как-то непонятно…
Аарон слушал рассказ Тимофея с неподвижными, широко раскрытыми глазами. Воспитанник пустынных обителей и монастырей знал о вопросах тела и любви только то, что содержалось в проповедях и книгах. Правда, именно книги и являли множество соблазнов. Но это были соблазны единственно для духовного взора. Андромеда, Лаодамия, Медея, Елена и Александрова Роксана нередко восставали между латинскими строфами и непристойно будоражили своей нагой красотой. Особенно навязчиво являлись ему охотница Аталанта и тяжко вооруженная Пенфесилия. Он краснел от стыда, когда вопреки страшному напряжению мышц чувствовал, что не справится, вот-вот кинется следом за Аталантой на калидонского вепря. Тогда он падал на мокрую землю и стыдливо припадал губами к глубоким оттискам ее больших, сильных пальцев.
Правда, когда-то его сильно потрясло зрелище рыбака и пастушки, припавших друг к другу, в то время как ноги их были окунуты в весело журчащий поток. Вообще-то его рано приучили смотреть на телесные связи спокойно, как на дело, недостойное возвышенного духа. Мудрость книг и полных холодной логики собеседований с богом и святыми была для него, как и для его учителей, столь упоительным наслаждением, что ради него стоило без всякого сожаления отречься от столь низкого наслаждения женскими объятиями, о котором мудрец из мудрецов Августин сказал презрительно, что, длясь краткий миг, оставляет после себя не только у людей, но и у неразумных животных одну грусть. Правда, была в королевском замке в Кингстоне круглая комната, где подросток Аарон познал трепет, действующий не только на душевный взор. Комната, где некогда в день коронации архиепископ Одо застал короля Эдвига с двумя знатными дамами: Эгифой и Этельгифой. С широкого ложа, на котором, кажется, полстолетия никто не спал, как будто лишь на Аарона смотрели две пары голубых женских глаз. Две пары женских уст рассказывали ему стыдливо — но ведь он чувствовал — и греховно возбужденным шепотом о том, что в этой комнате творилось.
Но посещения Кингстона бывали редко. А посты, короткий сон и усердное, постоянное сидение над рукописями — все это создавало столь мощный щит, что долгие годы Аарон не с тревогой, а со спокойным, уверенным равнодушием вслушивался в приближающуюся тихую поступь легких ног веселого глупыша, который изредка, но все реже возникал перед его духовным взором среди черных или цветных букв, трепеща украденными у сонного ангела крылышками.
И вот ради той самой силы, которой он обладает, приходит Тимофей. Расспрашивает о постах, о недолгом сне, поначалу таком тягостном, о пользе жесткой постели, даже о пользе бичевания и мелкого щебня под босыми ногами. Но расспрашивает, радея не о приобщении к мудрости. А о том, как сблизиться с Феодорой Стефанией!
Аарон посоветовал ему обратиться к приору. Тимофей пошел. Назавтра во время вечерней трапезы приор заинтересовал братьев поучительным рассказом о вертопрахе, которому святой Лаврентий указал единственно верную дорогу к совершенству: черпать дары из сокровищницы умерщвления, ключ к которой святой дух вручил в исключительное владение клюнийскому единению. И что особенно должно радовать сердца братьев: вертопрах этот — птенец из заваленного пометом тускуланского гнезда!