Когда зуд в пальцах немного унялся, Уинифред раскрыла глаза и глубоко вдохнула. На плите шипела вода, капавшая из носика чайника.
Уинифред разлила по чашкам чай и, на удивление ловко управляясь с подносом, прошла в гостиную. Кэтрин успела прочесть внушительное количество страниц. Сколько именно, Уинифред не разглядела – гостья захлопнула книгу и подняла голову. Все это напоминало обыкновенный чайный визит старой знакомой с той лишь разницей, что за окном было темно, хоть глаз выколи.
Дарлинг все не возвращался. Может, он заблудился? Или набрел на какой-нибудь пруд и теперь разглядывает улиток в свете луны?
– Благодарю вас, Уинифред. Чай выглядит превосходно, – произнесла Кэтрин.
У Уинифред немного отлегло от сердца. Кажется, мисс Дарлинг не придала особого значения ее словам. Или скрыла это так умело, что даже она ничего не заметила.
– Благодарю, – выдавила Уинифред, тупо глядя в свою чашку, на дне которой лениво кружились длинные тонкие чаинки. Она чувствовала, что не сможет сделать и глоточка.
Отпив, Кэтрин поставила чашку на блюдце и подняла на нее спокойные темные глаза.
– Уинифред, мой сын – самое дорогое, что у меня есть, – без обиняков призналась она.
Перед Кэтрин не было нужды прикидываться бесстрастной – она этого не оценила бы и вряд ли бы поверила. Уинифред сглотнула и постаралась представить, будто перед ней сидит Теодор. Будто ей не приходится ежесекундно размышлять, какое выражение лица на себя нацепить. Она стиснула ткань платья и посмотрела на женщину.
– Как и у меня, мэм.
Кэтрин улыбнулась. У Теодора был такой же тонкий прямой рот, как у нее, но улыбки были разными. Даже когда мисс Дарлинг улыбалась, лицо ее сохраняло печать смиренной, иконописной грусти – это выражение Уинифред подметила еще на портрете, найденном в Большом кабинете.
– Я люблю его больше, чем саму себя, – сказала Кэтрин.
Если бы это сказал любой другой человек, в его словах Уинифред уловила бы плохо завуалированный намек. Но эта женщина не стала бы обвинять ее в эгоизме.
– Как и я, – твердо ответила она. – Мисс Дарлинг, вы не хуже меня знаете, что Теодор не столь наивен, сколь кажется. Я не прошу вас довериться мне. Но, возможно, вы сможете довериться суждению своего сына?
– Мне бы хотелось составить о вас собственное мнение, – возразила Кэтрин. – Но я точно знаю, что Тедди редко ошибается в людях. Если он полюбил вас, значит, вы этого заслуживаете.
К горлу Уинифред подступил ком. Это была одна из немногих вещей, в которых она до сих пор сомневалась – заслуживает ли она любви такого человека, как Теодор? Если да, то чем, черт возьми, она ее заслужила?
– Вы слишком добры ко мне, мэм, – пробормотала Уинифред.
Эти слова она произносила бесчисленное количество раз, но впервые почувствовала, что не лукавит.
– Вовсе нет. Мне очень нравится то, с какой смелостью вы воспитываете саму себя. Поверьте мне, это очень заметно.
Кэтрин поставила чашку на столик и сложила на коленях руки. Уинифред догадалась, что за этим последует, и до боли в пальцах стиснула резную ручку чашки.
– Скажите, могу я увидеть Теодора? – мягко спросила она.
Чтобы голос не сорвался, Уинифред машинально применила старый трюк. Вдохнула побольше воздуха и разом, на выдохе, проговорила:
– К сожалению, его сейчас нет, мэм, он вышел прогуляться.
– Так поздно? – Мисс Дарлинг растерянно свела брови. – Что ж… По крайней мере, он сказал, когда вернется?
– Нет, мэм.
Уинифред снова набрала воздуха, но на этот раз голос прозвучал тонко:
– По правде говоря, мы с ним немного повздорили.
Кэтрин слегка улыбнулась и поднесла ко рту чашку.
– Вот как? Что мой негодник натворил в этот раз?
Значит, она совсем не сердится на Уинифред? Впрочем… судя по тону, она и Теодора-то журит скорее в шутку. В том, как Кэтрин произнесла «мой негодник», было столько искренней материнской любви, что Уинифред даже растерялась.