Присев в кресло, Уинифред без интереса огляделась. Помимо кресел, в кабинете были только стол, полка с книгами и раздвижная ширма с экраном из китайского расписного шелка.
Найдя ее карточку, доктор Ламби поправил пенсне и сел напротив.
– Как ваша рука?
Уинифред сжала пальцы в кулак. Доктор Ламби был одним из немногих, кто знал о ее травме. Правда, он полагал, что Уинифред по неуклюжести прищемила пальцы в дверном проеме.
– Все еще ноет иногда, – призналась она.
– Это странно… – пробормотал он и надвинул пенсне глубже на переносицу. – Если кости срослись, боли быть не должно. Не возражаете, если я осмотрю ее, мэм?
Уинифред только этого и ждала. Торопливо расстегнув пуговки, она сдернула перчатку и протянула доктору руку. Тот бережно подхватил ее, подушечками касаясь переломанных пальцев с шишкообразными наростами. Уинифред было отвратительно видеть собственную изуродованную кисть, но она не отводила от нее взгляд, настороженно прислушиваясь к дыханию доктора Ламби. Он повертел ее руку так и сяк и наконец отпустил. Уинифред, выжидательно глядя на него, принялась медленно надевать перчатку.
– Все срослось, хоть и… неправильно, мэм, – сказал он и снова потянулся к столу. – Вы принимаете что-то обезболивающее?
– Только лауданум, который вы мне прописали, – соврала она.
– И рука до сих пор болит? – недоверчиво уточнил доктор.
Выражение лица Уинифред стало еще более скорбным.
– Да, – выдавила она и прижала руку к груди.
Может, если она проронит слезу, он наконец посоветует ей хоть что-нибудь, помимо опиумной настойки?
– Иногда мне кажется, что эта боль останется со мной навсегда!
Сунув кончик пера в рот, доктор Ламби глубоко задумался, и Уинифред воспрянула духом. Если он пропишет ей солевые ванночки, придется попросить Теодора натаскать ей морской воды. Или, может, существуют особые упражнения для уменьшения наростов?
– Я порекомендовал бы вам увеличить дозу настойки, мэм! – вдруг произнес доктор Ламби таким тоном, будто выступал на собрании Королевского медицинского общества.
Он настрочил что-то на листке бумаги, стянутом со стола, и протянул его Уинифред. Не скрывая кислого выражения лица, она приняла рецепт.
– Добавляйте в воду по восемь капель трижды в день. По десять, если захотите… – он подмигнул, – немного расслабиться.
– Не знаю, как вас и благодарить, – процедила Уинифред.
– Право, не стоит, – скромно произнес доктор. В воображении он уже наверняка наградил себя почетным членством в секции общей медицины. – Прислать вам счет?
Дарлинг сошел бы с ума, однажды утром обнаружив в корреспонденции не известный ему счет от врача. Уинифред расстегнула ридикюль.
– Я рассчитаюсь сразу.
На Стейн Уинифред прибавила шагу. Это совершенно точно был ее последний визит к доктору Ламби – даже он заподозрил неладное. Да и какой еще совет помимо увеличения дозы лауданума она могла от него получить? К тому же пальцы уже не болели, и Уинифред почти свыклась с новообретенным уродством.
Позади нее на горизонте висело море – темно-синее в дни непогоды и почти лазурное сегодня, в солнечный день. Впереди – бело-серые, тщательно оштукатуренные дома и зыбкий зной.
Ей до смерти осточертел Брайтон. В первый месяц здесь было даже приятно: на городских улочках осел густой морской воздух, люди не кичились собственной добродетелью налево и направо, были дружелюбными и безмятежными. Но все это быстро ей приелось. Уинифред знала, что в шесть утра прислуга в доме напротив распахивает окна и драит крыльцо, запомнила, к какому часу приходит почта, сколько купальщиков высыпает на берег в зависимости от дня недели, почем ярд муарового шелка в городской лавке и как будет причитать перед непогодой миссис Падсли, их соседка.
К счастью, Теодор ни разу не заговорил о продлении аренды, несмотря на медоточивые записочки их квартирной хозяйки. Уинифред знала, что он молчит не потому, что ему тоже наскучил Брайтон, но не возражала – в конце концов, пока они сходились на том, что рано или поздно уедут, остальные разногласия тоже казались решаемыми.
Дойдя до конца улицы, Уинифред повернула не направо, как Дарлинг, а налево, к окраине. Ее привычка ходить пешком в Брайтоне пришлась как нельзя кстати. Она без труда прошла через узкие жилые улочки, пересекла ограждающий город парк и взошла на склон, на вершине которого виднелась маленькая фигурка в раздуваемом ветром коричневом платье.
Лауре, их экономке, которая стала Уинифред доброй подругой, Брайтон пришелся по душе. Она и в Лондоне-то частенько выбиралась на набережную, чтобы писать с натуры воду. Но эту чистую, сияющую морскую гладь невозможно спутать с грязной Темзой, бурой и вялой у городских мостов и истыканной корабельными мачтами на пристанях. Со склона было видно, как по матовому зеркалу моря от горизонта до самого берега треугольником разливается солнце. Там, где вода идет рябью, линии расплываются и вытягиваются, становясь похожими на смазанную желтую краску.