Ниже впадения Малой Мастки опять пошла живая тайга по обоим берегам. Ехать приятнее. Уж очень безотрадное впечатление производит этот погибший лес.
Против впадения Большой Мастки на правом берегу взял образцы гранит-порфира и жилы, которая прорезает его. Ребятки намаялись на льду и спят. Я готовлю ужин. Завтра при благоприятных условиях пройдем километров 20».
Мясо сварилось. Кошурников растолкал товарищей.
– К столу прошу! К столу!
Когда поели и откинулись на ветки, Кошурников сказал сквозь сон:
– У нас еще целая буханка хлеба есть. Жить можно, ребята.
Дождь среди ночи перестал. Однако вода не успела уйти в землю. Мороз остановил ее и превратил на поверхности в широкие ледяные окна. Мох, из которого вчера, как из губки, отжималась под ногами вода, стал твердым, будто камень. Мороз показал, кто сейчас в тайге настоящий хозяин. Он хватал и останавливал воду на лету. На деревьях и кустах висели прозрачные гирлянды. Они едва слышно позванивали под ветерком.
Изыскатели поели холодной оленины, погрелись чайком и, спустившись к реке, быстро прорубили остаток ледяной перемычки.
– Ну, ребята, Китат скоро! – сказал Кошурников, берясь за переднюю гребь. – Если протащим плот протокой, о которой говорил Громов, то денька через три-четыре в бане будем мыться. С заставы в Абакан двинем, а оттуда – домой…
– Деньги есть у нас, Михалыч?
– Туго с этим делом. Шестьдесят два рубля всего осталось.
– Не беда, – сказал Алеша. – До людей бы добраться…
Кошурников оттолкнул плот от берега и подумал о том, что людей хорошо бы и сейчас встретить. Он внимательно оглядывал берега: нет ли где костра? Но мимо проплывали безлюдные скалы и лес, лес и скалы, а в синей дымке впереди виднелись все те же округлые, поросшие лесом горы. И все так же тянулась над берегом удобная и ровная терраса.
Прошли три шиверы и даже не царапнули плотом о камни, хотя под грузом кедровый плот давал глубокую осадку.
– Скоро Братья будут, а там и Китат, – сказал Кошурников. – Вот они, Братья!
Из воды торчали два очень похожих друг на друга камня. Громов велел идти между ними.
– Бей лево! Крепше!
Камни стремительно побежали навстречу. Они стояли как раз посредине реки и имели, наверно, солидную подводную часть, потому что вода тут была черной, а река сжималась между ними, «набирала». Если держаться с помощью гребей точно посредине, то ничего страшного собой эти камни не представляли. Но лоб каждого из Братьев дробил и разбрызгивал воду, и на отбойных волнах зыбилась и металась пена.
Братья расступились, пропустив плот, который тут же нырнул неглубоко на сливе.
– Громов говорил, что Братьями эти камни не зря зовутся, – обернулся Кошурников с передней греби. – Ему кержаки рассказывали, будто с первыми соболятниками – лет пятьдесят назад – пришли в верховья два брата. Они ограбили лабаз с пушниной товарищей, но их перехватили у Щек и пустили по Казыру на салике без гребей. Где эти камни стоят, они и погибли…
Ребята посмотрели назад, но Братья уже скрылись за поворотом. Кошурников сказал:
– А сейчас Китат будет. Красота, говорят, неописуемая.
Все были уверены, что Китатский порог, который показался впереди, удастся пройти. Если нельзя будет спустить плот на канате, то его перегонят по протоке. Ведь у Кошурникова в блокноте был нарисован план порога. И Громов советовал сразу бить вправо, к протоке.
Подбили к берегу. Ребята начали разгружать плот, а Кошурников пошел осматривать порог. Нет, спустить плот не удастся – порог был совершенно непроходим. Скалистый остров из черного и белого камня сбивал Казыр влево. Если направить плот этой матерой, то он погибнет на огромном камне с водяной подушкой. Но даже если он чудом минует это препятствие, его раскатают потом по бревнышку причудливые скалы, где пенистая вода металась и не находила выхода. За тысячелетия камни-вертуны выточили в этих скалах фантастические бутоны, гроты и купола. Сейчас, в малую воду, эта удивительная сказка Саян была видна во всей своей красе…
Но Кошурникова больше интересовала протока. Однако где же она? Никакой протоки не было. Было каменное русло, по всей ширине которого торчали острые гранитные глыбы. Может, в большую воду, когда шел здесь Громов, плот и протаскивался, но сейчас это было невозможно. Кошурников вернулся к плоту.
– Ну? – нетерпеливо спросил Костя. – Михалыч, как? Пройдем?
Начальник экспедиции отрицательно покачал головой, молча стал сбрасывать мешки на берег. Ему не хотелось ничего объяснять – ребята сейчас все увидят сами. Втроем пошли с мешками к порогу. У протоки остановились, сбросили груз с плеч. Алеша долго смотрел на серые камни, сплюнул и прохрипел:
– Целуйте.
– Что такое? Кого целовать?
– Меня.
Они глянули на черную и жесткую, похожую на грязное помело бороду Алеши, засмеялись. Это была хорошая разрядка.
– Целуйте, – серьезно повторил Алеша, не спуская глаз с реки.
– За что тебя целовать-то, Лешенька? – все еще смеясь, спросил Кошурников.
– Можно спасти плот.
Кошурников внимательно посмотрел на товарища. Уж не спятил ли Алешка? Да нет, не заметно будто бы. Дурачится, может быть?
– Шутишь, Алеша.
– Не до шуток, Михалыч.
– Да брось, на самом-то деле!
– Смотрите, – протянул руку Алеша к реке, – мы загоняем плот в эти камни, расшиваем его и переносим по бревнышку. Тут недалеко нести, совсем рядом – это же не Щеки.
Как это Кошурников сам не додумался? Мороки, конечно, тоже много, но ведь не валить новые кедровые лесины, не таскать их из лесу, не запиливать пазы! И ронжины можно сохранить и подгребки!
Кошурников ринулся к Алеше.
– Ну-ка, наклонись!..
Алеша сопротивлялся, но Кошурников сгреб его своими руками-рычагами, звонко поцеловал в губы. Алеша вытерся рукавицей, сказал:
– Не то.
– Мало тебе? А ну, Костя, добавь!
– Да я не про это, Михалыч! Я про другое. – Алеша понизил голос. – Сила не та у вас в руках стала, Михалыч.
– С этой силой еще жить можно! – сразу помрачнев, сказал Кошурников.
Они пошли дальше, в обход порога. Кошурников шел впереди, бодро покрикивал на отставших. Но вот он побежал, потом сбросил с плеч мешок, в котором громыхнула посуда, и сел бессильно на землю. За его спиной застыли товарищи, не отрывая взгляда от реки, – широкий плес под порогом был затянут льдом. Проклятый Китат, наверно, давно уже наморозил шуги, которая туго забила реку, намертво схватив серые берега – монолитный мелкозернистый гранит. Алеша, у которого скорбно сжались губы, сказал:
– Напиться бы сейчас, чтоб на бровях ходить.
– Да нет, нам еще надо плот построить да доплыть на нем до заставы, – Кошурников был серьезен, как никогда. Он знал, что нервы у всех напряжены до крайности, но ничего не мог придумать, чтобы смягчить удар, возродить надежду, которую развеял Китат. А зачем жалеть наш плот? Кедровый был, тяжелый. За перехватом пихта сухая под самым берегом, видите? Несколько дней нам до пограничников осталось…
Он говорил и говорил, не давая ребятам сосредоточиться на мыслях, которые он, говоря, гнал и от себя.
– Мы сейчас классный плот соорудим. Гарь у перехвата, а пихта очень легкая, если пройдет верховой пал и она еще постоит пару лет, посохнет. Обед сварим – буханку нашу употребим. А то она весит порядочно…
– Не надо, Михалыч, – попросил Алеша, – все понятно.
– Может быть, это одно такое гиблое место? – сказал Костя. – Плес здесь очень широкий и спокойный. Вот она и замерзла…
– Конечно, здесь гиблое место, – подхватил Кошурников. – Порог выбил яму, вода в ней успокаивается и на плесе застывает. Но главное – шуга. Китат воду месит и сало бьет, как в маслобойке…