Отец Елены тоже неловко смотрел вверх.
— Я беспокоюсь за дочь, — признался он.
«Лошадь заговорила!» — подумал я. Мне хотелось истерически рассмеяться.
— Я допустил ошибку в случае Пертинакса. Наверное, ты в курсе. Она никогда меня не винила, но я всегда буду винить себя.
— У нее очень высокие требования, — сказал я, закрывая глаза, словно мне просто захотелось спать после бани. Услышав, как Децим перевернулся и оперся на локоть, я открыл глаза.
Теперь, после того, как я так внимательно изучил Елену, я видел в лице ее отца физическое сходство, которое упустил бы другой человек. Она унаследовала от него прямые волосы, открытое лицо, скулы, правда, чуть заметные ироничные складки в уголках рта были ее собственными. Иногда у нее также проскальзывали отцовские интонации. Децим наблюдал за мной пристальным, внимательным взглядом, в котором проскальзывала хитринка. Мне всегда нравился этот взгляд. Я был рад, что мне нравится ее отец, и с благодарностью вспоминал, что он понравился мне с самого начала.
— Высокие требования, — повторил Децим Камилл Вер, очевидно изучая меня. Потом он вздохнул, почти неуловимо. — Елена, похоже, всегда знает, чего хочет!
Он беспокоился за дочь. Я предполагаю, что он беспокоился из-за меня.
Есть вещи, которые простой гражданин не может сказать родителям уважаемой дамы знатных кровей. Если бы я объявил сенатору, что земля, на которой стояла его дочь, становится для меня священной, он бы не успокоился. Я это видел.
К счастью, именно в этот момент к нам приблизился массажист из Тарса. Через руку у него было переброшено полотенце. Я уступил Дециму очередь в надежде, что после больших чаевых тарский гигант станет ко мне добрее. Этого не случилось. Чаевые только обеспечили ему новый прилив энергии.
Глава 51
В тот день во второй половине вернулась моя мать, чтобы сообщить, что завтра мне предстоит возглавить большой семейный выход на триумфальное шествие Веспасиана. Семья собиралась занять одну трибуну. Это обещало солнечный удар, едкие замечания сестер, крики уставших детей, впадающих в раздражительность по непонятным причинам. В общем, мое любимое времяпровождение. Сама мама собиралась разделить тихий балкон с тремя старыми приятельницами. Тем не менее она принесла мне огромного золотого леща, чтобы смягчить удар.
— Ты убрал в комнате! — фыркнула она. — Наконец взрослеешь?
— Может, у меня будет гость, на которого мне хочется произвести впечатление.
Гостья, которую я хотел видеть, так и не пришла.
Проходя мимо скамьи у меня за спиной, мама взъерошила мои волосы, затем пригладила. Я ничего не мог поделать, если она впадала из-за меня в отчаяние. Я сам пребывал в отчаянии.
Я сидел на балконе и притворялся, что философствую, и внезапно узнал легкие шаги перед дверью. Кто-то постучал, затем, не дожидаясь ответа, вошел. Я напрягся в предвкушении и быстро вскочил на ноги. Затем сквозь раздвижную дверь, я наблюдал за тем, как моя великолепная мать встречала молодую женщину в моей комнате.
Это не было стычкой, к которым привыкла мама. Она ожидала смешные ножные браслеты из кораллов и девическое смущение, а не мягкие ткани приглушенных тонов и серьезные глаза.
— Добрый день. Меня зовут Елена Юстина, — объявила Елена, которая умела вести себя спокойно, даже при виде двенадцатидюймового ножа в руках моей родительницы над миской с миндальным фаршем. — Мой отец — сенатор Камилл Вер. Служанка ждет меня снаружи. Я надеялась поговорить с Дидием Фалконом. Я его клиентка.
— Я — его мать! — заявила моя мама, словно Венера с покрытыми пеной ногами, выступающая от имени Энея. (Учтите, я не думаю, что благочестивый Эней, этот несносный самодовольный хлыщ, питался рыбой, которую его прекрасная мать богиня сама для него чистила и фаршировала.)
— Я так и подумала, — ответила Елена в своей спокойной, приятной манере, глядя на неприготовленный для меня ужин так, словно ей очень хотелось, чтобы ей предложили остаться. — Однажды вы позаботились о моей двоюродной сестре Сосии. Я очень рада, что мне представилась возможность вас поблагодарить.
После этого она поправила покрывало и скромно замолчала, как делает молодая женщина после обращения к старшей, если обладает воспитанием. (До этого ни одна женщина, которая знала меня, не считалась с моей матерью и не проявляла такта в общении с ней. Это было впервые.)
— Марк! — заорала мама, сбитая с толку, после того как над ней так вежливо одержали верх. — К тебе по делу!
Пытаясь выглядеть беззаботным, я вошел в комнату. Мама схватила тарелку с рыбой и вышла на балкон, в знак уважения к клиентке, которой не требуются свидетели. Это не было настоящей жертвой — она все равно могла подслушивать и с балкона. Я предложил Елене стул, предназначенный для клиентов, а сам устроился с другой стороны стола. Выглядел официально.
Наши глаза встретились — и мое актерство рухнуло. Елена пыталась решить, рад ли я ее видеть. Я точно также осторожно наблюдал за ней. В одно и то же мгновение наши глаза загорелись от нелепости ситуации. Нам обоим хотелось смеяться над собой. Затем мы просто сидели в тишине, которая говорила сама за себя, и счастливо друг другу улыбались.
— Дидий Фалкон, я хотела бы обсудить оплату твоих услуг.
Глядя одним глазом на балкон, я потянулся через стол и коснулся кончиков ее пальцев. Меня словно пронзило током, и на руках выступила гусиная кожа.
— Что-то не так с представленным мною счетом, госпожа?
Она вырвала руки в настоящем негодовании.
— Что означает «спорные вопросы»? — спросила она. — Пятьсот сестерциев за что-то, что ты даже не объясняешь?
— Это просто выражение, которое используют некоторые счетоводы. Я советую тебе просто как следует поторговаться — поспорить и не платить! — я улыбнулся. Она поняла, что это было только поводом, чтобы пригласить ее ко мне.
— Хм! Я об этом подумаю. Мне следует поговорить с твоим счетоводом?
— Я никогда не пользуюсь услугами счетовода. Половина из них умеет только рассчитывать процент, положенный им в виде оплаты услуг, а у меня достаточно нахлебников и без какого-то лысого финикийского учетчика и его чахлого болезненного помощника, которые также хотят ко мне присосаться. Когда будешь готова, тебе лучше поговорить напрямую со мной.
Я вперился на Елену честным взглядом, предполагая таким образом напомнить ей про вечер, который ей следовало забыть, но прекратил это, потому что мое собственное сердце билось слишком часто. Я чувствовал себя легкомысленно и весело, и еще мне казалось, что я потерял две пинты крови. Я прислонился к стене и сплел руки над головой, с улыбкой наслаждаясь ее видом. Елена улыбнулась в ответ. Я наслаждался ее улыбкой…
Я должен был это прекратить. Это было ужасной ошибкой. В жизни мне обычно требовалась какая-нибудь доступная девушка с цветком за ухом, которая будет хихикать, когда я читаю ей свои стихи. Я никогда не стану читать свои стихи Елене. Она сама их прочитает, потом подчеркнет места, где допущены ошибки в правописании и рифмах. Я буду яростно возмущаться, но потом все равно исправлю все так, как она сказала…
— Есть кое-что еще, — заговорила она. Мое лицо расплылось в счастливой улыбке. Наверное, я напоминал бессловесную лягушку. — Очень скоро таможня освободит склад в переулке Ворсовщиков, и туда будет открыт доступ. Отец очень не хочет, чтобы я туда ходила.
Я резко опустил руки.
— В переулке Ворсовщиков было совершено убийство. Твой отец прав.
— Мне на самом деле хочется осмотреться.
— Тогда возьми кого-нибудь с собой.
— Ты пойдешь?
— С радостью. Дай мне знать когда.
Я хитро посмотрел на нее широко раскрытыми горящими глазами. Мой взгляд говорил ей о том, что мы можем сделать на складе перца. Это что-то само по себе будет пикантным. Елена казалась серьезной. Я разумно откашлялся. Она встала, чтобы уйти.
— Завтра твой триумф. Ты пойдешь?