Через полчаса судья известил о проигрыше подводников с разгромным счетом.
Лена, ни на кого не глядя, надела костюм и молча удалилась.
Андрей отдыхал на скамейке, расслабленно вытянув ноги, как боксер в перерыве между раундами. Хорошо он поиграл, черт возьми, хоть раз отвел душу!
Однако не успел еще отдышаться, как перед ним вырос чистенький голубоглазый мальчик лет восьми.
— Дядя, вас Лена просит к машине.
— Куда?
— А вон машина стоит.
На обочине, на выезде из зоны отдыха, стоял зеленый «жигуленок».
Андрей набросил на плечи спортивную рубашку рукавами вперед и пошел следом за мальчиком.
— Капитан, еле выпросила у отца колеса! Хотите в бассейн? Туда и обратно? — Она сидела в машине одна на месте водителя.
— Да, но в таком виде?
— Вы экипированы для бассейна? Отлично.
Некоторое время они ехали молчи.
— Меня звать Лена, — первой зашторила она и продолжала без паузы: — Хорошо вы играли, понравилось мне. И грустно сейчас, что завтра мы уже не удивимся друг другу, не станем радоваться неожиданной удаче. — Они глядела вперед, и ее будто не интересовало, что на это скажет Андрей. Поправила щиток против солнца. — Мы устремлены лишь вперед. Нас неумолимо уносит время, и мы бессильны что-либо изменить. Все — и хорошее и плохое — уходит в прошлое, остается позади. Как наша игра. Как вот эти тополя на обочине.
По обеим сторонам дороги шеренгами новобранцев стояли молодые пирамидальные тополя. И каждый из них мелькал в боковом стекле отмашкой финишера.
— Только мудрецам дано останавливать время, — усмехнулся Андрей. — У вас что, в прошлом осталось больше, чем обещает будущее?
— О, с вами, оказывается, можно и поговорить! Но сначала скажите, как вас зовут?..
Он представился по полной форме, как на строевом смотре.
Лена взглянула на него заинтересованно: всерьез ли он? Что за церемония?
Волосы у нее повязаны малиновой лентой, яркие, без пощады, губы в легкой усмешке, живой взгляд темных глаз.
— А я знаю, откуда вы приехали. Из Верхнереченска. Упадала?
Андрей не стал отказываться. Знающему человеку определить жителя Верхнереченска не составляло особого труда. По устойчивому, шоколадного оттенка, загару. Только загорали там не на жарком солнце, а на леденящих северных ветрах при ясном небе.
— Мне нравится там атмосфера между людьми. Такая в них доброта, что никогда не забудешь.
— Какими ветрами вы оказались у нас?
— Папа служил. Он у меня тоже летчиком был… Но мне там не хватало «купальни». Я из семейства водоплавающих, не могу жить без воды…
«Да ты же еще совсем девчонка!» — с улыбкой подумал Хрусталев.
Она держалась холодновато и независимо — видно, устала от пошлостей и сусальных ухаживаний…
С этого времени они стали встречаться каждый день. Трудно сказать, кто из них первым потерял голову в этом, безотчетном сближении, во всяком случае, последние дни отпуска пролетели у Хрусталева росчерком сгоревшего метеорита в ночном небе.
Он и оглянуться не успел, как наступило время возвращаться в часть.
Лена пришла с ним проститься, ничего не требуя, не заламывая рук, хотя Андрей лучше других знал, что таится за этой маской холодной отчужденности. Он-то видел ее в минуты, когда ничего не надо скрывать.
Весенний парк оживил радостным многоголосием вернувшихся птиц.
— Я не смею тебя удерживать, — говорила она, стоя к нему спиной и рассматривая рисунок косынки в своих руках. — Все на свете кончается, кончилось и наше с тобой время. Однако я буду помнить его…
Она уходили по тонкой зелени пробивающихся трав. Андрей смотрел ей вслед, проклиная себя за чужое горе.
Когда он вернулся в Верхнереченск, дома его ждали письма Тамары. У них давно установилось правило писать друг другу каждый день, и она его не нарушала. Пятнадцать дней он не был здесь, но письма шли день за днем. Как они приходили, так их и складывали, не нарушая очередности.
А сколько же написал он? Кажется, два, только в первые два дня…
Все ее письма лежали высокой стопкой на столе, и ему трудно было прикоснуться к ним. Его останавливала простая мысль: все, что в них написано, теперь адресовано уже не ему.
Андрей сидел в своей гостиничной комнате не включая света, хотя за окном начинало смеркаться. Кажется, пришла пора медленного отрезвления. Письма, белевшие в полумраке, ждали ответа.
Они будут приходить еще и завтра, и послезавтра — до тех пор, пока он, Хрусталев, не напишет своего письма.
Что же делать? Отмолчаться? Сжечь не вскрывая конвертов? Обманывать?