Года два назад, еще при бывшем командире части, Палихов как-то напечатал в газете заметку о матросской столовой. Что легло на сердце лейтенанту, то и описал: непорядок, мол, там, ложек-кружек не хватает, борщом постоянно в зале пахнет.
Какому начальнику понравится такая «шпилька»? А командир части крутой был мужик, из воевавших. Образование, правда, невысокое имел, но брал опытом. Не любил церемониться, но получалось у него по-справедливому.
Вызвал к себе Палихова:
— Что же ты, сынок, сразу через голову пошел? Надо было сначала со мной посоветоваться.
А лейтенант с отчаяния, что ли, возьми и брякни:
— Я пишу по голосу своей совести.
— Но разве я наступаю на твою совесть? И пиши по совести, — отеческим тоном сказал ему комполка. — Разве мы с начальником политотдела творим в столовой беспорядки? Надо было тебе упор делать на тех, кто ходит в эту столовую, кто должен поддерживать в ней установленные чистоту и порядок. Мы с начальником политотдела ничего без них сделать не сможем. Вник бы по-деловому в недостатки, вытащил на свет божий нерадивых — вот тогда больше бы пользы было.
— Не в моих принципах писать по чужим указкам, — ершился лейтенант.
Командир кулаком по столу:
— Почему со мной не поговорил?
Но потом успокоился и по-доброму так сказал в напутствие:
— Смотри, сынок, ты еще молодой, а за дело берешься очень ответственное. Не стриги, по верхам, если хочешь, чтобы люди тебя уважали.
Вышел Палихов тогда от командира, ног под собой не чуял: благо все миром кончилось…
— Товарищ майор, мне бы Калашникова, — попросил лейтенант Игнатьева.
— Вот твой Калашников. Не отпускаю я его. Давай и ты посиди с нами. Хватит у себя в кабинете штаны протирать.
Очевидно считая, что Палихов имеет самое прямое отношение, к пишущей братии, Игнатьев завел разговор о писателях.
— Никак не пойму я их работу, — развел руками Александр Иванович. — Вот я летчик. Дали приказ — и через полчаса уже за штурвалом. Надо крутить вправо — кручу, влево окажет — заломлю влево. А попробуй тебе прикажи написать про меня!
Палихов ответил без улыбки:
— Можно и про вас написать. Передовой заместитель командира эскадрильи.
— Да я не про себя! — отмахнулся Игнатьев. — Не надо про меня писать! Мне вот непонятна их работа, их жизнь, и, что интересно, мало кто из них умирает своей смертью.
Представление началось. Игнатьев считал, загибая вальцы, говорил нарочито громко, как на сцене. Действительно, получалось, что в многострадальной царской России писателям, которые потом составили ее гордость и славу, не находилось иного спокойного места, кроме как в преждевременной могиле.
— Что толку, что мы проживем в три раза больше их? — резко оборвал Хрусталев его расхожие рассуждения.
Конечно, Хрусталев — это не Палихов, и Игнатьев попытался соорудить мостик:
— Подожди, Андрей. Дай мне поговорить с ним. Поболтался бы он, как мы с тобой, день и ночь напролет в воздухе, знал бы, куда свое перо девать.
Однако Андрей пошел на обострение:
— Не надо, Александр Иванович, здесь разговор другой. Вы налетали две тысячи, а Экзюпери семь тысяч часов — и тем не менее вон каким человеком был.
— С таким вместе не служил! — С досады Александру Ивановичу даже изменил вкус на остроту.
— Не воевал, — поправил Хрусталев. — Но делю не в этом: служил, воевал. Речь идет о месте человека в жизни и его ответственности перед ней. Этот бывший летчик мог вообще не воевать — никто его не неволил. Не захотел жить под чужеземным игом — уехал заграницу. Казалось бы, сиди там и жди, когда выполнит свою миссию армия. Но он не стал ждать, а пришел в эту армию рядовым воином. Не в штаб, а на передний край. Правильно вы говорите: «Своей смертью не умирают». Просто погибают при выполнении боевого задания… А мы боимся иной раз объективную характеристику дать человеку, заработанную многолетней, честной службой. Задираем голову, ждем, что сверху скажут, поощрять или наказывать?
И раньше замечал Александр Иванович, что Хрусталев посматривает да него как-то настороженно, но все надеялся, что доймет человек жизнь. Каждому хочется быть в ней не последним. По молодости и он, Игнатьев, думал, что все придет само собой. А потом увидел: не так-то просто открываются перед ним заветные двери. Не один год побарахтался, пока ума набрался. Все, оказывается, решают люди. И надо уметь с ними ладить, не наживать врагов. И не просмотреть, перед кем снять шапку…
— Казалось бы, что человеку надо? — продолжал развивать свою — мысль Хрусталев. — Живи и радуйся, делай свое дело с удовольствием и гордо неси голову. Так нет, иные начинают хитрить, тянуться перед газиком с начальством, козни друг другу строить, отходить на поворотах, как в марафонском беге…