— Вот так надо прибывать по тревоге, — сказал, ни к кому не обращаясь, Многолет. Посмотрел на часы, добавил: — Вот так надо работать с подчиненными!
Что-то непривычно разговорился сегодня командир. Переживает, наверное, за подчиненных. И ему не хочется, чтобы воспитанники плелись в последних рядах.
Но что значат слова? Обычно весь разговор Егорушкина с Многолетом ограничивался коротким докладом и очередным распоряжением. Коротко и ясно: «Так точно», «Никак нет». И никакой лирики. А случись, скажет Многолет идти Егорушкину в огонь и воду — пойдет без колебаний. Слова словами, а бывает между людьми невидимое для посторонних взаимное доверие, незыблемая уверенность в глубокой порядочности другого — какие тут нужны слова?
Вон Витя Лопасов так и светится от распирающей его доброты, спроси у него про друзей, он многих назовет. А самые близкие? Был правым летчиком — не разлей вода со своим командиром корабля; стал командиром корабля — ни на шаг не отступал от командира подразделения; а теперь ходит следом за Многолетом. Плохо только, что своих бывших друзей Витя быстро забывал, менял их как декорации по ходу спектакля. Вот за это, наверное, Многолет его и не очень жалует.
Командир выразил свое недовольство Лопасовым уже в самом конце сбора личного состава. Лопасов тоже своевременно доложил о прибытии подчиненных, собрались летчики идти на указания, но начальник штаба вдруг дал вводную:
— Виктор Дмитриевич, твой радист на месте? Что-то он у меня не отмечен? Может, в спешке пропустил?
— Да вроде здесь был! — повернулся к нему Лопасов. — Вроде я его видел! — А сам глазами на Многолета.
Командиру подразделения такая новость пришлась явно не по душе, насупился за своим столом.
— Кто видел Югова? — обратился Лопасов сразу ко всем. Никто на его вопрос не отозвался. Югов пропал. Исчезновение его выглядело более чем странно. Он был радистом из срочной службы, дисциплинированным, надежным. И вдруг не явился по тревоге! Может, в «самоволке»? Тогда скандал!
— Тьфу ты! Забыл! — подал голос из своего угла старшина. — Югов же в наряде стоит! Дневальным!
— Какой дурак его поставил? — вспылил Лопасов. — Заменить немедленно!
Только теперь вмешался Многолет.
— Прошу без дураков! — сказал с металлом в голосе. И посмотрел так, что у Лопасова весь запал сразу улетучился. Затем старшине совсем другим ионом: — В какой смене? Спал?
Конечно, лучше брать по тревоге штатного радиста. Поменяешь, тем более при комиссии, — неприятных разговоров не оберешься. Но если Югов не спал — какой из него толк в полете?
— Спал! Он в первой смене.
— Быстро его на указания! — Многолет не очень аккуратно сложил простынь плановой таблицы, сунул ее под мышку и первым вышел из штаба.
…День сенокоса начался с заполошного стука в окно:
— Спите? Зачем тогда звали?
Володя приподнялся: во дворе едва-едва только начинало светать.
— Прилетел! — сказал тесть так, будто нагрянул змей-горыныч. И пошел босой, в кальсонах открывать Алехе.
— Заставь дурака богу молиться… — Марина и не подумала вставать, только удобнее положила голову на груди мужа.
Алеха зашумел с порога:
— Привыкли до обеда валяться, дрыхнуть! А ну вставайте все, хватит разнеживаться. Отец, давай косу, я поеду, не буду время зря тратить.
Владимир находился в отпуске, отдыхали у родителей Марины. Алеха ходил тоже в зятьях, женат был на самой младшей в семье. Но жил отдельно, хозяином на другой стороне села. Посмотреть, так сверчок, в чем только душа держится, а колготы поднимал вокруг больше всех.
— Алексей, молока хоть стакан выпей!.. — пыталась остановить его теща.
Нет, круть-верть, затарахтел своим «стрекозлом» и погнал на луг. Только пыль столбом!
Тесть собирался на сенокос основательно: проверил отбитые с вечера косы, приготовил молоток, оселки. Позавтракали пораньше, но без спешки, и пошли.
Марина отправилась тоже с ними: они тогда и на полчаса не хотели отрываться друг от друга.
Тесть деликатно ушел вперед. Он был уже в возрасте — лет за шестьдесят, но все еще работал наравне с молодыми.
Владимир смотрел ему вслед, в худую спину, отмечая выступавшие под армейской рубашкой лопатки, и с какой-то острой болью вспомнил своего родного отца. Помнил его смутно, хотя умер отец, когда Владимир ходил уже в школу, заканчивал второй класс. Смутно потому, что отец, как вернулся с войны, так почти все время не вставал с постели.
Смотрел Владимир на тестя, ставшего ему вторым отцом, и его не покидала мысль ни по дороге на сенокос, ни там, на лугу, когда они гнали за «ручкой» «ручку», что вот перед ним человек с войны, имеет ранения — тесть и до сих пор ходил, припадая на левую ногу, — имеет награды, притом самые высокие, а все еще не сдается, еще вполне обходится в жизни без посторонней помощи. Более того, за все время отпуска Владимир ни разу не видел тестя праздным, все он что-то делал, как будто работа — его нормальное состояние.