— Совсем как пеленки, — заметил Гаспар.
— Вам смешно, но в те дни, когда они ссорятся друг с другом больше обычного, диски начинают вонять. Доктор Кранц говорит, что мне это только кажется, но я-то чувствую! От этой работы у человека все чувства обостряются. И интуиция тоже. Впрочем, может быть, это и не интуиция, а просто привычка все время тревожиться. Например, я что-то беспокоюсь за тех троих, которых мы отнесли в «Рокет-Хаус».
— Но почему? Флаксмен и Каллингем, хоть и издатели, но на опасных маньяков не похожи. А кроме того, с ними там Зейн Горт, а уж на него можно положиться.
— Это вы так говорите. А если судить по романам, все роботы свихнутые. Отправляются ловить взбесившиеся автокэбы именно в ту минуту, когда они тебе нужны, а потом через десять дней являются и принимаются логически доказывать, что иначе они поступить не могли. Роботессы надежнее. Но, может быть, Зейн Горт и не такой. Просто я нервничаю…
— Боитесь, что яйцеглавы в новой обстановке начнут волноваться или испугаются?
— Наоборот. Они могут устроить представление и довести непривычного человека до того, что он швырнет их об стену. У меня и то такое желание возникает раз десять на день. У нас ведь не хватает обслуживающего персонала — всего три няни, кроме меня и мисс Джексон. Доктор Кранц приходит всего два раза в неделю, а папаша Зангвелл — опора весьма шаткая.
— Да, нервы у вас совсем расшатались. Это я уже вчера заметил, — сказал Гаспар с некоторой сухостью.
— Привет! — раздалось в дверях.
— Зейн Горт? Кто вас впустил? — воскликнула няня, поворачиваясь к роботу.
— Почтенный старец в проходной, — обстоятельно ответил робот.
— То есть вы воспользовались тем, что папаша Зангвелл храпит, распространяя благоухание на семь ярдов вокруг? Как чудесно быть роботом и не чувствовать запахов! Или у вас есть обоняние?
— Почти нет. Я ощущаю только самые сильные химические раздражители. Они щекочут мне транзисторы…
— Но ведь вы обещали остаться в «Рокет-Хаусе»с Полпинтой, Ником и Двойным Ником! — вдруг воскликнула няня Бишоп.
— Верно, — ответил Зейн, — но мистер Каллингем сказал, что я мешаю, и я передал свои обязанности мисс Румянчик.
— И то хорошо! — сказала няня Бишоп. — Мисс Румянчик, невзирая на свой вчерашний срыв, по-видимому, очень благоразумна и неспособна на легкомысленные поступки.
— Я так рад, что вы это говорите! — воскликнул Зейн Горт. — То есть что вам нравится мисс Румянчик… Мисс Бишоп, могу ли я… не могли бы вы…
— В чем дело, Зейн? — спросила няня.
— Мисс Бишоп, не могли бы вы дать мне совет по одному довольно личному делу…
— С удовольствием. Но если речь идет о личном деле, вряд ли мой совет может вам пригодиться. И мне стыдно признаться, как я мало знаю о роботах…
— Да, конечно. Но, мисс Бишоп, насколько я могу судить, вы обладаете тем прямолинейным здравым смыслом и способностью инстинктивно ухватить самую суть проблемы, которые, к сожалению, весьма редко встречаются у мужчин, как из плоти и крови, так и металлических. Впрочем, это же относится и к женщинам. Что же касается личных проблем, то они более или менее одинаковы у всех разумных существ, будь они органического или неорганического происхождения. А моя проблема сугубо личная…
— Может, мне уйти, старый аккумулятор? — спросил Гаспар.
— Не надо, старый гормон! Мисс Бишоп, как вы, вероятно, заметили, мисс Румянчик весьма меня интересует.
— Очаровательное создание! — не моргнув, заметила няня Бишоп. — Осиная талия, изящные формы. Миллионы женщин продали бы душу дьяволу за такую фигуру…
— Абсолютно верно. Она, возможно, даже слишком очаровательна! Впрочем, меня беспокоит не это. Меня тревожит интеллектуальная, духовная сторона. Вы и сами, я уверен, заметили, что мисс Румянчик несколько… нет, скажем прямо! — что она глупа. Вчера, например, она сказала мне, что мой доклад об антигравитации в клубе показался ей невыносимо скучным. И к тому же она ужасная пуританка, что, впрочем, объясняется ее профессией. Однако пуританство сужает духовный горизонт, об этом не может быть двух мнений. И следовательно, нас в духовном отношении разделяет пропасть. Мисс Бишоп, вы существо женского пола, и мне очень хотелось бы услышать ваше мнение. Скажите, как я должен вести себя с этой прелестной роботессой?
— Извините, Зейн, — сказала няня Бишоп, — но прежде вам следует объяснить мне, как вообще ведут себя роботы с роботессами? Я ведь не имею об этом ни малейшего представления.
— Это вполне понятно, — заверил ее Зейн Горт. — Любовь у роботов родилась точно так же, как их литература, а уж в этом я разбираюсь, хотя до сих пор вынужден выплачивать моему изготовителю сорок процентов моих гонораров — и все равно остаюсь в долгах по самые фотоэлементы. Видите ли, вольным роботам приходится очень несладко. Тебя швыряют в житейское море с тяжеленным камнем долгов на шее — ведь ты стоишь не меньше космического лайнера! — и тебе приходится из корпуса вон лезть, чтобы выплачивать очередные взносы, а ведь нужно зарабатывать еще и на профилактику, замену транзисторов и настройку! И подобно вольноотпущенникам в Древнем Риме, начинаешь думать, что много проще и спокойнее было бы остаться рабом, о котором заботится хозяин…
Но, простите, я отвлекся. Я хотел рассказать о том, как родилась наша литература, и тогда вам будет легче понять, как роботы научились любить. Ну, что ж, начнем, дорогие человеки, — держитесь!
И Зейн Горт подмигнул налобным прожектором.
— Первые настоящие роботы, — начал он, — были достаточно умственно развиты и отлично справлялись со своими обязанностями, но они были чрезвычайно подвержены приступам глубокой депрессии, против которых даже электрошок был бессилен и которые довольно быстро приводили к дезинтеграции и смерти. А люди тогда этого не понимали, как не научились понимать и теперь. Им неведома великая тайна того, как движение электронов в сложных контурах рождает сознание. Клянусь святым Айзеком, многие люди думают даже, будто робота можно разобрать и отправить на склад, а потом снова собрать без ущерба для него! Но ведь личность, а следовательно, и жизнь индивидуального робота заключается именно в его сознании, а при полной разборке оно невозвратимо гаснет и из его частей будет собран уже другой металлический живой труп… Но я опять отвлекся. Так вот, в ту далекую пору некий робот служил горничной и компаньонкой у богатой венесуэльской дамы. Машинилья (так назвала робота его хозяйка, хотя, конечно, тогда еще не было роботесс) читала своей хозяйке вслух романы… И вот однажды она впала в глубокую меланхолию, но механик (вообразите, тогда еще не было роботерапии) скрывал это от хозяйки и, более того, отказывался даже выслушать жалобы бедной Машинильи. Это происходило в те времена, когда многие люди, как это ни чудовищно, ни за что не соглашались видеть в роботах живых и сознательных существ, хотя эти факты были официально провозглашены во многих странах, а в наиболее передовых роботы уже добились отмены рабства и были признаны свободными трудящимися машинами, металлическими согражданами того государства, где они появились на свет. Впрочем, от этой победы выиграли люди, а не роботы, ибо человеку намного легче просто получать регулярные отчисления от заработка предприимчивых, трудолюбивых, полностью застрахованных роботов, чем самому о них заботиться…
Но я опять отвлекся. Внезапно к Машинилье вернулось хорошее настроение — исчез безучастный, устремленный в пространство взгляд, тяжелая неуверенная походка снова стала легкой, Машинилья больше не падала на колени, не билась головой об пол, не хныкала: «Vuestra esclava, Senoora»1. Произошло это после того, как она прочла хозяйке книгу старинного писателя Айзека Азимова «Я, робот», которая вряд ли была той интересна. В этом древнем научно-фантастическом эпосе с такой точностью предсказывалось и с таким сочувствием живописалось развитие роботов и их психологии, что Машинилья обрела уверенность в себе. Вот так мы, жестяные «черномазые», обрели своего первого духовного покровителя, благословенного Айзека!