Таггарт продолжал оставаться все таким же невозмутимым. Он просто шел и шел вперед. Казалось, будто он ни на минуту не сомневался в том, что они непременно выберутся на поверхность. Он держался так, словно то, что они находились сейчас на глубине около полумили под землей, было для него делом привычным.
Брайди убеждала себя, что тоже может быть такой же мужественной. Если уж самой ярой мужененавистницей у нее получалось стать, то, может, попробовать превратиться в стойкую обитательницу пещер?
Нет, это определение какое-то дурацкое и звучит оно как-то неприлично.
Брайди попробовала было найти для себя другое определение.
Конечно, она понимала, что забивает себе голову несусветной чушью, но это бессмысленное занятие, хоть как-то отвлекало ее от мыслей о ноющих ногах и многом другом.
И все-таки она очень устала. Каждый шаг давался ей все более тяжко. Она спотыкалась уже о каждый встречный камень.
Стены пещеры снова резко сузились, едва не смыкаясь одна с другой полностью. И каждый раз, дотрагиваясь рукой до них, холодных, каменных, чтобы удержаться на ногах, Брайди вспоминала о том, что они с Тагом погребены заживо в этом готовом мавзолее. И еще она ни на минуту не забывала слова своего спутника, что керосин в лампе может кончиться в любую минуту. А за последние полчаса свет становился все более тусклым. Если в ближайшее время они не сумеют выбраться отсюда, то им не удастся этого сделать уже никогда.
Нога девушки зацепилась за очередной камень, и на этот раз Брайди налетела на Таггарта, шедшего впереди. От неожиданного толчка он лишился равновесия, и они оба упали.
— Давай постоим минутку, — предложил Таг, после того, как они с Брайди снова приняли вертикальное положение. Он приобнял девушку за плечи, и, несмотря на все, что с ним приключилось, ей стало легко и спокойно рядом с ним.
— Я в полном порядке, — бодро сказала она.
— Ты совсем выбилась из сил. — Он осторожно прикоснулся к той ее щеке, которую ударил, словно этим жестом еще раз приносил свои извинения. — Мы обязательно выберемся отсюда, Брайди. Поток воздуха там, наверху, становился все ощутимее. Но если тебе все равно страшно… — Таг ласково заглянул ей в глаза. — Что ж, мне даже нравится тебя утешать.
— Ты не должен мне лгать, — сказала Брайди, уверенная, что никогда больше не увидит лицо Тага при свете солнца. Он хотел было возразить, но она закрыла его своей ладонью и прошептала: — Я знаю, мы никогда отсюда не выберемся. И я совсем ничего не боюсь… Мне просто… грустно.
— Любимая, — начал было Таггарт, но в этот момент послышалось шипение лампы.
Он принялся трясти лампу. Пламя вспыхнуло снова, но ненадолго. Чертыхаясь про себя, он подкрутил на лампе маленькое колесико, регулировавшее силу пламени, но и это не помогло. Кончился керосин. Пламя стало неровным, потом окрасилось на мгновение в синий цвет. И пропало вообще, оставляя молодых людей в непроглядной темноте.
Брайди не смогла сдержать рыдания. Оно слетело с губ долгим, печальным стоном, который подхватило и повторило много раз гулкое эхо.
Таг обнял девушку и крепко прижал ее к себе.
— Только не говори мне, что все будет хорошо, — попросила она со слезами в голосе, уткнувшись лицом ему в грудь. — Жаль только…
— Жаль чего? — спросил он, перебирая рукой ее волосы.
— Это может показаться глупым, — прошептала она, но мне хотелось бы еще раз сходить на исповедь.
Брайди скорее почувствовала, чем услышала, что Таг смеется. Но искра гнева, вспыхнувшая было в ней, так же стремительно и погасла. Скоро они умрут, а сердиться при таких обстоятельствах просто глупо. Однако, Таггарт даже в теперешней ситуации не утратил способности смеяться. Значит, он и в самом деле хороший человек. И, может быть, действительно, любит ее. Брайди казалось, что она верила в те ужасные слова, которые наговорила Тагу, из-за которых он был вынужден ударить ее. Но теперь она знала точно, что не верила ни единому, сказанному тогда, слову. И как только у нее могло вырваться такое?! Наверное, она до такой степени привыкла занимать оборонительную позицию, не доверяясь в делах любви своему сердцу, и слишком боялась любить, отдавая себя без остатка любимому человеку. Оказавшись на месте Таггарта, она вряд ли смогла бы вести себя так, как он. Стыдно, безусловно ей было стыдно, но призналась она себе в этом только сейчас.
Только сейчас, в эту минуту, она поняла, какой была двуличной и глупой. Зачем, черт возьми, ей надо было оставаться такой строгой пуританкой и следовать во всем правилам приличия, если это ничего, ровным счетом ничего не значило, а только вводило ее в заблуждение относительно любви и жизни вообще?! Она сама придумала для себя наказание за тот единственный в ее жизни грех, обокрав тем самым лучшие свои годы. Слишком строгими нормами морали руководствовалась она. На это указывала ей даже тетушка Мойра в своем прощальном письме.
И Брайди подумала вдруг, что, вероятно, по этой самой причине заслала ее Мойра сюда, в дикую и необъятную Аризону. Не за серебром и не ради своего отеля отправила ее тетушка в эти края, а затем, чтобы заставить ее взглянуть на себя и свою жизнь со стороны, и сделать при этом соответствующие выводы.
Жаль только, что поняла она это слишком поздно и пожить ей больше не придется.
— Еще раз сходить на исповедь? — переспросил ее Таг. — Но зачем, черт возьми?
Брайди подняла голову. Она не надеялась, что сумеет разглядеть его лицо, но решила, что, подняв голову вверх, лучше его себе представит.
— Все дело в том…
Она часто-часто заморгала и, не веря себе, потрясла головой, после чего снова посмотрела вверх. Где-то там, высоко-высоко, пробивался слабый, едва заметный, лучик света.
Таггарт погладил девушку по спине.
— Брайди, так в чем же все-таки дело?
Нащупав его грудь, шею, наконец, подбородок, она, молча, заставила его поднять голову кверху.
— Смотри, — прошептала она. — Смотри вон туда, вверх. Или это я схожу с ума?
На мгновение оба они, казалось, перестали дышать.
Но затем, прежде чем Брайди успела что-то сообразить, Таггарт, в избытке чувств, с силой обнял ее. И, отыскивая в темноте ее губы, прошептал:
— Брайди Кэллоуэй, я люблю тебя.
Вычистив сковороду, Консуэла плеснула в нее немного кофе, и принялась драить ее тряпкой с новым остервенением.
У костра храпел Ник. Консуэла уже подумывала, не взять ли ей нож и не перерезать ли ему горло, но, будучи даже такой взбешенной, как сейчас, она не смогла бы этого сделать. И осуждала эту свою нерешительность, потому что, если уж кто и заслуживал смерти, то это, конечно, без сомнения, Ник.
Как мог он взорвать вход в пещеру и замуровать там Таггарта?!
Да, это правда, сама она провела много часов, наслаждаясь тем, что рисовала в воображении картины пыток Слоана, но реализовать эти свои планы она никогда не решилась бы. Консуэла хотела только, чтобы бывший любовник пожалел о том, что так сурово с ней обошелся. Но смерти его она не желала.
А Ник только и думал об этом. Он хотел убить Тага с самого начала. Жаль, что поняла она все слишком поздно. Консуэла знала, что Ник — отъявленный негодяй, но только сейчас до нее дошло, что своим поведением он напоминает душевнобольного.
Сегодня днем, решив сделать остановку, он овладел ею с таким неистовством, что, казалось, разорвет на части. И вечером, когда они остановились на ночлег, повторил эту пытку дважды. Даже сейчас у Консуэлы болело все тело.
Она знала мужчин достаточно хорошо для того, чтобы понять: Ник таким образом торжествовал, праздновал победу над Таггартом Слоаном. Он мнил себя сейчас самым сильным, самым могущественным. Совладать с ним становилось почти невозможно. Консуэла умела повлиять на него в чем-то малом, но убедить не убивать Тага ей так и не удалось. Тем более, что она даже не способна была предвидеть подобный исход.