Только сейчас, в эту минуту, она поняла, какой была двуличной и глупой. Зачем, черт возьми, ей надо было оставаться такой строгой пуританкой и следовать во всем правилам приличия, если это ничего, ровным счетом ничего не значило, а только вводило ее в заблуждение относительно любви и жизни вообще?! Она сама придумала для себя наказание за тот единственный в ее жизни грех, обокрав тем самым лучшие свои годы. Слишком строгими нормами морали руководствовалась она. На это указывала ей даже тетушка Мойра в своем прощальном письме.
И Брайди подумала вдруг, что, вероятно, по этой самой причине заслала ее Мойра сюда, в дикую и необъятную Аризону. Не за серебром и не ради своего отеля отправила ее тетушка в эти края, а затем, чтобы заставить ее взглянуть на себя и свою жизнь со стороны, и сделать при этом соответствующие выводы.
Жаль только, что поняла она это слишком поздно и пожить ей больше не придется.
— Еще раз сходить на исповедь? — переспросил ее Таг. — Но зачем, черт возьми?
Брайди подняла голову. Она не надеялась, что сумеет разглядеть его лицо, но решила, что, подняв голову вверх, лучше его себе представит.
— Все дело в том…
Она часто-часто заморгала и, не веря себе, потрясла головой, после чего снова посмотрела вверх. Где-то там, высоко-высоко, пробивался слабый, едва заметный, лучик света.
Таггарт погладил девушку по спине.
— Брайди, так в чем же все-таки дело?
Нащупав его грудь, шею, наконец, подбородок, она, молча, заставила его поднять голову кверху.
— Смотри, — прошептала она. — Смотри вон туда, вверх. Или это я схожу с ума?
На мгновение оба они, казалось, перестали дышать.
Но затем, прежде чем Брайди успела что-то сообразить, Таггарт, в избытке чувств, с силой обнял ее. И, отыскивая в темноте ее губы, прошептал:
— Брайди Кэллоуэй, я люблю тебя.
Вычистив сковороду, Консуэла плеснула в нее немного кофе, и принялась драить ее тряпкой с новым остервенением.
У костра храпел Ник. Консуэла уже подумывала, не взять ли ей нож и не перерезать ли ему горло, но, будучи даже такой взбешенной, как сейчас, она не смогла бы этого сделать. И осуждала эту свою нерешительность, потому что, если уж кто и заслуживал смерти, то это, конечно, без сомнения, Ник.
Как мог он взорвать вход в пещеру и замуровать там Таггарта?!
Да, это правда, сама она провела много часов, наслаждаясь тем, что рисовала в воображении картины пыток Слоана, но реализовать эти свои планы она никогда не решилась бы. Консуэла хотела только, чтобы бывший любовник пожалел о том, что так сурово с ней обошелся. Но смерти его она не желала.
А Ник только и думал об этом. Он хотел убить Тага с самого начала. Жаль, что поняла она все слишком поздно. Консуэла знала, что Ник — отъявленный негодяй, но только сейчас до нее дошло, что своим поведением он напоминает душевнобольного.
Сегодня днем, решив сделать остановку, он овладел ею с таким неистовством, что, казалось, разорвет на части. И вечером, когда они остановились на ночлег, повторил эту пытку дважды. Даже сейчас у Консуэлы болело все тело.
Она знала мужчин достаточно хорошо для того, чтобы понять: Ник таким образом торжествовал, праздновал победу над Таггартом Слоаном. Он мнил себя сейчас самым сильным, самым могущественным. Совладать с ним становилось почти невозможно. Консуэла умела повлиять на него в чем-то малом, но убедить не убивать Тага ей так и не удалось. Тем более, что она даже не способна была предвидеть подобный исход.
Единственное, чем могла она пока манипулировать после взрыва в пещере, это — скорость их передвижения. То, что она сказала Нику, будто забыла в какую сторону надо ехать, конечно же, было неправдой. Консуэла прекрасно знала, где они сейчас находились, но намеренно задерживала их с Ником возвращение в город, надеясь, тем временем, придумать план спасения Таггарта.
Но пока ничего стоящего ей придумать не удалось.