И Брайди позволила ему уложить себя в траву, позволила целовать и шептать нежные слова. Слова, которые ей так хотелось слышать! Она и опомниться не успела, как Джонни снял с нее ночную рубашку и стал нежно ласкать ее тело. О, как чудесно это было: загадочный лунный свет, мягкая трава, соленый запах моря, голос Джонни и потом…
— Нет!
Брайди проснулась в холодном поту. Боль. Она почти явственно ощутила ту боль. Не дай Бог испытать это снова!
Девушка села, отерла Мокрый лоб концом простыни и, подтянув колени к груди, обняла их.
— Джонни, мой Джонни, — едва слышно прошептала она.
Конечно же он извинился перед ней. Позже, застегивая брюки. Она же лежала в траве и горько плакала. Джонни говорил, что так бывает со всеми девушками, и в следующий раз она уже не будет испытывать никакой боли.
— Без этого мужчина может даже умереть, Брайди, детка, — твердил Джонни, привлекая девушку к себе и вытирая с ее лица слезы. — Женщина не испытывает в этом особой необходимости, но она решается на такой шаг ради мужчины, которого любит. И который любит ее.
Джонни целовал лицо девушки, волосы, шептал низким ласковым голосом слова любви, пока, наконец, мысли ее перестали быть слишком уж мрачными, и боль немного притупилась. А после он сказал, что уходит в море.
— Но я вернусь не позже двенадцатого августа, милая. Ты должна будешь к этому времени собрать свои вещи и подготовиться к встрече со священником.
— Священник! — с горечью воскликнула Брайди под стук колес поезда. — Да, я была у священника, Джонни. Я исповедовалась ему в своих грехах и просила отслужить обедню за упокой твоей души.
Затерялись в море. Вот и все, что писали газеты. Корабль «ДАЛИДА» и весь его экипаж пропали без вести. Публиковали в газетах и список членов экипажа, среди которых значился Джон О'Брайен Рурк.
Девушка поймала себя на том, что плачет, а этого она не делала — по крайней мере из-за Джонни — много лет. Она плакала оттого, что он пропал без вести; оттого, что все могло быть иначе; она оплакивала ту далекую ночь, напоенную соленым запахом моря, шелестом высокой травы и мягким ирландским говором любимого человека.
— Никто больше не причинит мне боль, — сказала Брайди тихо. — И никто никогда больше не полюбит меня.
Что и хорошо, и плохо. Жизнь — сложная штука. Эта она поняла давно.
ГЛАВА 3
Спрятав билет в карман, Таггарт Слоан вышел из конторы Баттерфилд и шагнул на тротуар. Он смертельно устал. От посещения Сан-Франциско Таггарт никогда не приходил в восторг, а последние две недели, проведенные там, вовсе выбили из колеи: допросы, полиция, репортеры и, в довершение, эта мрачная церемония похорон.
Поездка по железной дороге от Сан-Франциско до Денвера тоже оказалась не из приятных, благодаря двум назойливым репортерам, вскочившим за ним в поезд, в надежде взять интервью. В чем Таггарт, естественно, им отказал. Да, уж он о них позаботился. Губы Слоана тронула усталая улыбка. Интересно, нашелся ли на станции человек, который выпустил этих двух бедолаг из уборной?
Дорогу из Денвера во Флэгстрафф, в принципе, нельзя было назвать утомительной, если бы одна несносная вдова не пыталась навязать ему свою полногрудую, постоянно хихикающую дочь.
«Еще одна ветреная блондинка, сгорающая от желания!» — нахмурился он, выходя на улицу.
Постель в отеле, где он провел прошлую ночь, по мягкости могла сравниться разве что с гранитной плитой, не говоря уже о том, что она была слишком коротка для его роста, и всю ночь пришлось спать в позе зародыша. Но, слава Богу, он скоро будет дома.
«Первое, что я сделаю, — подумал Таггарт, — залягу в постель и как следует высплюсь. А когда проснусь, попрошу Марию приготовить ее знаменитое жаркое с сыром, луком и томатным соусом. И после этого пошлю за Консуэлой».
Он пересек улицу и направился к трактиру. Вспомнив жаркое Марии, подумал, что давно ничего не ел, а образ Консуэлы заставил шагать быстрее. Ох уж эта Консуэла! Хотя, конечно, она была всего лишь самкой, темнокожей и горячей, порой даже безумной: бывало, расшвыривала его вещи, кричала, и даже как-то бросилась на него с ножом, когда ей что-то там не понравилось. Но, по крайней мере она откровенна, чего о других своих женщинах Таггарт сказать не мог.
Да что там говорить! Если бы не ее странность, если бы не их жаркие ночи, он не питал бы к Консуэле никаких чувств. И уж, конечно, Таггарт не любил ее. Он любил всего одну женщину в своей жизни, по крайней мере, так ему тогда казалось. Но все закончилось для него печально: он получил незаживающую рану в сердце и стал обладателем ветвистых рогов.