Бабакулу показалось, что он сидит перед самим Ишан-бобо, и, восторженно улыбаясь, он прошептал:
— О всевышний!
— Потом отец вспомнил о тебе…
— А?!
— Да, и тебя он вспомнил... «Выращенный нашими руками, он как сын нам...»
— Так и сказал? — заволновался Бабакул.
— Так и сказал: «Бабакул делает только добро, он честнейший из честных. И ты ответь ему добром...»
— О, за такие слова я готов пожертвовать своей жизнью, о святой! — со слезами сказал Бабакул. Согнувшись, он приложил к глазам кончик платка-пояса.
— Мой долг выполнить завет отца, Бабакул, — сказал Максум. Он оглянулся на стадо баранов. — Из них сто баранов я дарю тебе.
— Сто?! — Бабакул обезумел от такого дара. — Я до конца своих дней не забуду вашей доброты, благодетель мой! — Он подполз к ногам Максума, поцеловал полу его халата, вытер им глаза. — Вам, почтеннейший, я готов жизнь отдать…
— Молодец, именно это я и ожидал услышать от тебя, — сказал Максум.
Бабакул принес в черном кумгане кипяток и насыпал туда щепотку чаю из пачки, привезенной Максумом. Налив чай в единственную глиняную пиалу, Бабакул протянул ее дорогому гостю.
Он сидел перед Максумом на коленях, для приличия опустив голову. Только его колени были на паласе, а ступни ног на земле. Весь его вид как будто говорил: «Моя жизнь в ваших руках». Все это с одного взгляда почувствовал Максум. И тихим голосом начал:
— Если нас благословит Гаиб-ата и все будет так, как мы хотим, я женю тебя.
Сердце Бабакула дрогнуло. Сон это или наяву? Это сказал Максум, тот самый Максум, что сидит перед ним, или... У Бабакула не хватило духу поднять голову и посмотреть на Максума.
— Спасибо, почтенный... — смущенно сказал он,
Максум, посмотрев на него, слегка улыбнулся, достал из часового кармана зубочистку и спросил, ковыряя в зубах:
— Сколько тебе лет-то?
— Мать говорила, что я родился в то утро, когда карнай и сурнай[18] созывали всех на ваш суннат той[19], — с улыбкой сказал Бабакул, протягивая Максуму чай.
— Мушк... бакар... асп... — посчитал про себя Максум по старому летосчислению. — Сейчас тебе сорок один. Говоришь, в день торжества? У тебя счастливое будущее. Ведь целую неделю тогда кормили всех пловом. Что там говорить! Здесь смех, там борьба, в степи конные состязания, певцы, музыканты из Самарканда, Бухары и Ташкента. День и ночь гремели карнай и сурнай. Были эти дни и прошли. И не вернутся больше, Бабакул! Ведь безбожники топчут шариат, смешали святое с грязью. Исчезло все святое! Большевики уничтожают религию. От них мусульманам нет жизни. Если хочешь спастись от грехов и не хочешь гореть в аду из-за этих безбожников, бежать надо, бежать, Бабакул!
Как заблудившийся в пустыне странник, Бабакул с надеждой обратился к Максуму:
— Укажите путь темному человеку, почтенный...
— Пойдем в чужие страны, Бабакул. Там еще есть мусульманство. Там празднуют, пируют. Что хочешь — купи, что хочешь — продай. Там свободная жизнь! В лавках мешками зерно, мука, разноцветные ткани, горы кишмиша, орехов, различных сладостей...
— Вах! Как в раю, да, почтенный?
— Да, как в раю. Если захочешь — увидишь своими глазами.
— О аллах, помоги увидеть это...
— Как только доберемся до тех мест, сделаю тебя семьянином.
— Да приумножатся ваши богатства, почтенный...
— Это мой долг. Мы устроим такую свадьбу!
— Я готов служить вам всю жизнь, благодетель...
Собирая скатерть, Бабакул раздумывал об отъезде: ведь правительство забрало у Максума и лошадей, и телегу, и верблюдов, а вещей у него немало. Да и на чем поедет госпожа с детьми? Но когда он спросил об этом Максума, тот ответил:
— Потом... Потом приедем и заберем.
Когда Бабакул пошел отвязывать лошадь, Максум подумал: «Ну и простак же он...» Если бы была возможность свободно уехать, стал бы он приезжать в горы и уговаривать какого-то пастуха! Закрыв ноги тулупом, Максум прилег на подушку. Оттого ли, что он остался один, на сердце у него стало темнее темной ночи. Кто знает, может, дома уже ищут в его сундуках, шкафах, на скотном дворе, угрожая жене. А что с Фазлиддином? Он представляет себе, как ночью приходит Умат и, схватив за плечо, уводит Фазлиддина. Пусть каждый волосок на твоем теле превратится в змею, проклятый Умат! Подожди, найдется и на тебя управа! Максум сжал кулаки в досаде на свое бессилие. Ведь он уговаривал брата бежать, но тому жаль стало бросать жену и детей. Еще хорошо, что они успели пустить слух о том, что Разык-курбаши жив. И когда исчез Кучкар, он, Максум, сказал начальнику конвоя: «Убийца Кучкара может быть Разык-курбаши, кто знает?» Только после этого его отпустили домой, а то разве оставили бы они его в покое!