— Мне больше всего на свете хотелось, чтобы ты обнял меня вот так, — нежно пробормотала она. Последовала еще более длительная пауза, прежде чем они смогли оторваться друг от друга, и Найл сказал быстро:
— Пойдем домой. Мне нужно принять душ и выпить чего-нибудь холодного, а потом я хочу, чтобы мы остались с тобой наедине. За воротами нас ждет такси. — Обняв ее рукой за плечи, он повел Рэчел к дорожке, которая огибала дом.
— Найл, а как ты узнал, где меня искать? — спросила она, когда они шагали по заросшей подъездной аллее. Он как-то странно посмотрел на жену и снял руку с ее плеча. На какое-то мгновение Рэчэл испугалась, что снова потеряла его. Но затем он взял ее за руку и успокаивающе пожал.
— Кажется, я оказался в дураках сразу несколько раз, — хмуро сказал Найл. — Я ехал домой из аэропорта, когда на пути в город повстречал Харта. Через пять минут он уже повис у меня на хвосте, тоже направляясь в Мунгейтс. Не успел я сказать ни слова, как он обрушился на меня, говоря, что ты попросила его помочь тебе уехать, а я подлец и негодяй, раз сумел испортить тебе жизнь и превратить ее в такой ад. Он не желал сообщать мне, где ты… пока… ну, пока я не дал ему понять, что и я чувствовал себя, как в аду.
— Разве ты не разозлился? — осторожно спросила она.
— Да, ты права, — признался он. — Но когда он рассказал мне, почему ты была так несчастна, то забыл обо всем на свете. Я не был в восторге от того, что именно Харт помог мне разобраться в моем браке, но теперь все стало на свои места, и, слава Богу. Это самое главное. Возможно, я слишком строго судил о нем. Мне показалось, что Харт, бедняга, влюблен в тебя. Он ничего не говорил?
Она кивнула.
— Да, сказал сегодня. Но я никогда не представляла его ни в какой другой роли, кроме друга, Найл. Ты ведь веришь в это теперь, правда?
— Любимая, ведь я по-настоящему никогда в этом не сомневался. Но позднее, когда дела у нас с тобой пошли все хуже и хуже, я начинал чертовски ревновать, когда хоть кто-нибудь осмеливался смотреть на тебя.
Они дошли до последнего поворота подъездной аллеи. Впереди, за высокими железными воротами, их ожидало такси. Судя по всему, водитель-мулат задремал под изношенным навесом, который на большинстве бермудских такси заменял настоящую крышу. Очевидно, ему было все равно, сколько придется ждать, лишь бы только пассажир за все заплатил. Рэчел остановилась, так что и Найлу пришлось тоже замедлить шаг. Перед тем как они навсегда покинули дом Харта, ей хотелось, чтобы даже последняя тень недоразумений рассеялась между ними.
— Я тоже ревновала, — тихо сказала она. — Я думала, что ты еще любишь Надин Оакхилл. Ты уверен, что покончил со своим чувством к ней, Найл? Ты точно уверен?
Теперь они стояли лицом друг к другу. Он дотронулся до ее щеки указательным пальцем, и в глазах его появилось выражение бесконечной нежности.
— Да, Харт говорил о Надин. Он не больше не меньше, как обвинил меня в том, что я кручу с ней любовь почти у тебя на глазах, хотя одному Богу известно, как вы оба могли до такого додуматься. Я покончил со всякими чувствами к ней уже много лет назад. Это было только кратковременное увлечение, и кончилось оно тем, что мне стал противен даже ее вид.
— Но тогда я не понимаю… — начала Рэчел и рассказала мужу о том, как она встретилась с Надин в Хэмилтоне, как та описала ей свой роман с Найлом.
— И ты этому поверила! О, Бог ты мой! — яростно воскликнул он. — Послушай, я скажу тебе правду… всю правду. Надин — испорченная, отвратительная женщина. У нее нет ни сердца, ни принципов, ни морали. Но ей удается обманывать почти всех. — Мгновение он помолчал, словно пытаясь вспомнить эпизод, который со временем потускнел и почти исчез из его памяти. — Когда мы с ней были помолвлены, я считал себя самым счастливым человеком на всех Бермудских островах. Мне и в голову не приходило, каким редкостным болваном я был. Однажды вечером я сказал ей, что отправляюсь ловить рыбу, однако неожиданно вернулся. Я нашел ее в пляжном павильоне на берегу целующуюся с каким-то заезжим туристом, которого она Бог знает где подцепила. На следующий день Надин в панике примчалась в Мунгейтс и попыталась убедить меня, что тот парень напоил ее и она якобы не отвечала за свои действия. Однако я не поверил ей, тогда она вышла из себя и бросила мне в лицо всю правду. Оказывается, Надин никогда не питала ко мне никаких нежных чувств, но воображала, что станет хозяйкой в Мунгейтсе и сможет свободно тратить мои деньги. Она даже хвасталась перед другими своими… приключениями. И ты думала, что я люблю ее?
— О, Найл, какой ужас! — прошептала Рэчел. Он пожал плечами.
— Мне чудом удалось ускользнуть из ее сетей. Мне просто повезло. Скажи мне, что заставило тебя поверить, будто бы я действительно пытаюсь разжечь это ставшее пеплом чувство?
— Разве ты не помнишь, как мы встретили эту отвратительную Ланкастер в тот вечер, когда была наша свадьба? Она упомянула о Надин, а ты так рассердился, что за всю обратную дорогу не произнес ни слова!
— Я был просто в ярости от того, как она рассматривала тебя. Я не выношу эту женщину. Но все это не имело никакого отношения к Надин. — Губы его плотно сжались. — Именно Надин написала эту мерзкую записку о тебе и Харте. Я все время ее подозревал и позднее заставил Надин признаться в этом.
— Я знаю. Это случилось на том свадебном приеме. Я нечаянно услышала, как вы разговаривали на берегу. Я… я решила, что ты пытаешься заставить ее признаться в любви к тебе, — очень тихо сказала Рэчел. Найл схватил ее в объятия.
— Ты решила… О Господи! Надин ненавидит меня. Я знаю, что она за человек в действительности. Она пыталась рассчитаться со мной, — презрительно заметил он.
— Но, Найл… если ты женился на мне… по любви, то почему же не сказал об этом? — мягко спросила она. Он вздохнул, прижавшись губами к ее виску.
— Мне следовало это сделать, верно? — грустно спросил он. — Но, любимая, ты ведь так страшно молода и неопытна. Сначала я думал о том, чтобы просто привезти тебя в Мунгейтс и подождать, пока ты немного повзрослеешь. Затем, когда в Нассау я увидел, как смотрели на тебя другие мужчины, то не решился на выжидание. Я уже представлял себе, как ты потеряешь голову от какого-нибудь молодого хлыща, так что сразу попросил тебя выйти за меня замуж.
— Но неужели ты не мог догадаться, что я люблю тебя? — запротестовала она.
— Боюсь, мне казалось, что ты понятия не имеешь, что такое настоящая любовь. Ты была способна на нежную дружбу — да, но не на любовь во взрослом смысле этого слова. Когда вечером в день нашей свадьбы мы вернулись на «Дельфин», ты выглядела такой нервной и напряженной, что я сделал вывод, будто ты вышла за меня замуж только потому, что просто боялась оставаться совсем одна в мире.
— О, Найл… и все это время я просто умирала от любви к тебе, и мне так хотелось, чтобы ты настоящему любил меня, — застенчиво прошептала она.
— Можешь быть уверена, об этом нельзя было догадаться. Ты шарахалась в сторону, даже если я только смотрел на тебя.
Рэчел подняла голову, глядя застенчиво ему в лицо.
— Неужели тебе опять надо улетать в этот Нью-Йорк? У тебя там очень важные дела?
Найл рассмеялся:
— Ничто не может быть важнее нашего медового месяца. Если у Тибоя все готово, мы отплывем завтра утром. Некоторое время мне хочется побыть с тобой наедине.
Взявшись за руки, они пошли по дороге. Когда Найл закрыл за ними жалобно заскрипевшие железные ворота, Рэчел решила подождать с рассказом о встрече со своей матерью. Она быстро подумала о Брендоне Харте, которому многим была обязана, но которого, вероятно, никогда больше не назовет своим другом. Еще быстрее мелькнула у нее мысль о Надин — прекрасной, коварной Надин, которой не надо больше опасаться…
Дома, в Мунгейтсе, они разошлись по своим спальням. Найл нежно и с красноречивым лукавством взглянул на жену, прежде чем за ним захлопнулась дверь.
Рэчел опустилась на огромную розовую кровать. Лежа на спине и глядя в потолок, она пыталась привести хотя бы в относительную гармонию свои чувства. Слишком многое произошло всего лишь со вчерашнего дня. В минуты величайшего напряжения и отчаяния ее вздымало на гребень волны и резко бросало вниз с заоблачной высоты — так, что захватывало дух и все внутри нее замирало, кроме этой противной, изматывающей, щемяще-ноющей и никогда не отпускающей душевной боли. Теперь же наступило некое созерцательное оцепенение. Но что-то все же продолжало сжимать все у нее внутри, мешая наконец-то расслабиться и ощутить состояние полного, по-настоящему безмятежного покоя и счастья.