Мелиор Мэри никогда потом не забывала это первое соединение их рук — его, столь совершенной, с длинными пальцами и красивыми ногтями, столь противоречащей телу, и ее, такой маленькой, почти детской. Было что-то особенное в том, как пальцы мужчины и женщины неподвижно лежали рядом в течение одной-двух секунд перед тем, как они вступили в танец. Если бы Мелиор Мэри попросили одним словом описать это первое соприкосновение их рук, она бы выбрала слово «мирно».
Шум за спиной заставил девочку обернуться.
У входа стоял ее дядя Джозеф, придерживая рукой драпировку, прикрывающую галерею. Он был ослепителен: в черном бархатном сюртуке и брюках, богато украшенных золотом; жилет сверкал драгоценными камнями, на ногах были черные лаковые туфли, а на пряжках туфель мерцали бриллианты. Голову венчал огромный парик. И, несмотря на так и распиравшее его высокомерие при полном отсутствии мыслей, он, ни на минуту не забывая о своей внешности, сузил глаза, глядя поверх головы Мелиор Мэри туда, где его сестра танцевала с мистером Поупом.
— Он что, карлик? — спросила его племянница.
— Нет.
— Тогда почему он такой? Что с ним?
Джозеф отпустил занавес, вошел на галерею и стал рядом с Мелиор Мэри, сверху глядя на Большую Залу, построенную придворным Генри VIII, сэром Ричардом Уэстоном.
— Наверное, чем-то переболел в детстве, — сказал он каким-то далеким голосом. — Но вместо физических достоинств природа наделила его талантом. Ты веришь в это, Мелиор Мэри? Ты веришь, что в мире существует закон компенсации?
— Вы имеете в виду Бога, дядя?
Он, наконец, посмотрел на нее:
— Не знаю, но в любом случае мистер Поуп рожден для величия.
— Мне кажется, я бы лучше согласилась быть не очень умной, но правильно сложенной.
— О, и он тоже! Даже не сомневаюсь, что он пожертвовал бы любым своим стихотворением, чтобы быть таким же стройным и высоким, как твой отец. Особенно сейчас.
Он еще раз взглянул на танцующих, а Мелиор Мэри с любопытством посмотрела на маленького поэта.
— А почему именно сейчас?
Глаза Джозефа еще больше позеленели, а взгляд сделался вкрадчивым, как у кошки.
— Потому что кое-что зашевелилось в его сердце — то, что волнует любого человека, и неважно, высок он или низок, красив или уродлив.
После рождественского бала мистер Поуп стал посещать Саттон довольно часто. Сначала он приезжал со своей сводной сестрой и ее мужем или с Инглфилдами, но потом стал приходить один, гулял с Елизаветой в саду или расхаживал по Длинной Галерее. Чтобы никто не подвергался опасности, Джон закрыл проход, ведущий в разрушенное крыло дома — Гейт-Хаус, но Поуп и Мелиор Мэри рука об руку пробрались через заграждение, чтобы исследовать то место, где после визита королевы Елизаветы к Генри Уэстону произошел пожар.
— Что здесь было раньше? — поинтересовался Поуп.
— Кажется, винтовая лестница, ведущая в Гейт-Хаус из галереи, считавшейся самой длинной в Англии. Слуги говорят, что здесь есть привидение.
Глубокие голубые глаза Поупа загорелись почти на одном уровне с ее глазами:
— Расскажи мне о нем. Ты его видела?
Мелиор Мэри покачала головой.
— Нет. По слухам, это тень шута сэра Ричарда Уэстона.
— А кто он?
— Мой предок, который построил замок Саттон.
— Так это его инициалы украшают наружные стены?
— Да. Высокого был мнения о себе, правда?
Подавив улыбку, Александр кивнул головой. Вечером, когда Мелиор Мэри ушла спать, он сидел в зале на втором этаже и пересказывал эту историю Елизавете:
— Она настолько одержима всякими взрослыми мыслями, что над ней невозможно не смеяться.
Елизавета улыбнулась, а Джон холодно посмотрел на него и спросил:
— Почему?
— Потому что она похожа на точную копию взрослого, только уменьшенную, и это довольно забавно.
Только произнеся эти слова, Поуп понял, что то же самое можно сказать и о нем, и униженно замолчал. В комнате воцарилась неловкая тишина. Джон ногой подталкивал чурбан ближе к огню, Елизавета еще более сосредоточенно склонилась над вышиванием, а Александр залпом допил свой стакан портвейна. В конце концов Джон произнес:
— Мне все равно, что вы сказали о моей дочери, сэр.
Он поднялся и вышел из комнаты. Поуп испуганно последовал за ним.
— Он подумал, что я хочу уподобить ее своей уродливой внешности, — прошептал он и прежде, чем Елизавета успела остановить его, выбежал из комнаты, довольно сильно прихрамывая от расстройства.
Он нашел Джона в Большой Зале, уставившегося в огонь; его большие квадратные плечи сгорбились от гнева на свою судьбу. Окажись на месте Поупа кто-нибудь другой, он бы на какое-то мгновение почувствовал жалость к этому всеми покинутому человеку, но Александр просто тихо пробормотал: «Тиран», а вслух сказал:
— Мистер Уэстон, не уделите ли вы мне одну минуту?
Джон обернулся и подчеркнуто наклонил голову, глядя на молодого человека с голубыми глазами и задранным подбородком, стоящего перед ним подобно пришельцу из рая.
— Да, сэр.
— Я прошу прощения, если вы неверно истолковали мои слова, относящиеся к Мелиор Мэри. Я не хотел никого обидеть.
Джон стиснул зубы.
— Приберегите свои милые разговоры для моей жены, сэр. Изящные фразы и сладкие речи на меня не действуют.
Поуп немного побледнел, но не отступал.
— Вы принимаете мои извинения?
— Нет, не принимаю, мистер Поуп. Мне кажется, вы злоупотребляете моим гостеприимством.
Александр искоса посмотрел на него и произнес:
— Но, мистер Уэстон… Я только выражаю свое восхищение вами и вашей семьей.
— Мне кажется, это относится только к моей жене.
— Помилуйте, что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, мистер Поуп, ваше жалкое извинение — извинение мужчины, которым вы могли бы быть, но, очевидно, налет разврата все же затронул вашу убогую душонку.
Мягкий голос Александра задрожал, но он выговорил эти слова:
— Я бы хотел стоять на одном уровне с вами, чтобы иметь удовольствие ударить вас по лицу.
В ответ Джон три раза дернул за шнурок звонка.
— Уходите немедленно, сэр. И если я услышу что-нибудь об этом деле от вашей замечательной сестры или ее друзей, то не побоюсь сказать им всю правду.
— Какую правду? Что Елизавета мечет перед вами бисер, как перед свиньей? Что вы знаете о ее внутреннем мире столько же, сколько дикарь об изящных манерах? Скажите им вашу правду, мистер Уэстон, но будьте уверены, я обязательно скажу свою!
— Я не слышу твоего писка, жалкая мышь.
— А я — твоего карканья.
Ситуация выглядела бы очень трогательно, если не была бы столь нелепой: крошечный щеголь и лишенный всякого воображения сквайр ссорятся из-за любви к женщине, чья страсть беспробудно спит.
Но их несчастливые тайные встречи начались случайно, у входа в книжный магазин в Гилфорде. Елизавета уже вышла из кареты и хотела войти внутрь, когда перед ней вдруг появился поэт, как будто ждал там целый день. Он бросил на нее такой страстный взгляд, что она отпрянула.
— Боже мой, мистер Поуп! — воскликнула она, закрываясь мантильей с меховой опушкой от февральского ветра и колючего снега. — Куда же вы пропали?
Теперь была его очередь удивиться:
— Пропал?
— Да. Вы не были в Саттоне уже две недели.
— А вы разве не знаете, что ваш муж выгнал меня?
— Джон? Выгнал? За что?
— За то, что я осмелился покуситься на его собственность.
Закружились снежные хлопья, а она стояла и смотрела на него, и ее голубые глаза-цветы были исполнены чувств, которые она пыталась скрыть. Поупу показалось, что она впервые по-настоящему смотрит на него. Он погрузился в свои мысли. При всей красоте лица и мелодичности голоса он не мог привлечь женщину внешностью. Он мог очаровать умом и словами, но это не поможет ему сейчас, холодным зимним утром, на безжалостном белом свету.
Наконец Елизавета неожиданно задала ему вопрос:
— За что вы любите меня?