— Мастер, перестаньте, пожалуйста. — Лицо Черномазого приобрело властное выражение. — Посмотрите, посмотрите скорее, что я для него приготовил… — И он положил на руку Джозефа вырезанную из дерева обезьянку довольно отталкивающего вида.
— Это не обычная обезьяна, мастер. Эта обезьяна — бог. Если она однажды защитит Гарнета, он уже никогда не окажется в опасности. Ну же, мастер Джозеф, наденьте свой лучший щегольской наряд и отведите меня к вашему сыну.
Джозеф так устал и чувствовал себя настолько несчастным, что ему легче было подчиниться своему рабу, чем спорить с ним. Поэтому через полчаса он, одевшись в мерцающий золотом костюм, прикрепив к воротнику огромный сапфир и повесив на пояс кинжал с рукояткой, тоже украшенной сапфирами, позволил ввести себя в Большую Залу.
Камин здесь горел всю ночь, и в зале было тепло и уютно, несмотря на трагические события этого утра.
— Оставайся там, где ты есть, — приказал негр чему-то, что присутствовало в комнате. — Не бойтесь, мастер Джозеф. Сейчас я схожу наверх и принесу малыша, а вы подождите здесь.
И Черномазый ушел, слившись с темнотой, и только на секунду его белая одежда мелькнула на галерее перед тем, как он совсем скрылся из виду.
В полутемной конюшне Гиацинт, услышав цоканье копыт по двору, понял, что Мелиор Мэри вернулась с утренней прогулки, и съежился в своем укрытии. В его жизни наступил момент, когда все зависело от злого рока, все было подвластно ему. И Мэтью ничего не мог с этим поделать, он сам походил на загнанного зверя, который царапается и рычит, готовый убить или быть убитым. Он больше не мог и не хотел быть игрушкой судьбы.
Послышались ее легкие быстрые шаги и снова стук копыт, и едва он успел затаить дыхание, как калитка резко распахнулась, и Мелиор Мэри вошла внутрь, ведя за собой лошадь. И тогда Гиацинт вышел из своего убежища и крепко схватил ее за руку.
— Вы отвратительны и ничтожны, — бросил он, не давая ей времени даже открыть рот. — попрали все человеческое! Вы оставили умирающую сестру и поехали кататься верхом! Мелиор Мэри Уэстон, мне стыдно, что я когда-то любил вас!
Ее огромные глаза стали еще больше, и она закричала:
— Отпустите меня сию же минуту! Вы сами все попрали и всем пренебрегли! Здесь, в этих конюшнях, вы предали меня с моей так называемой сестрой. Я видела всю эту грязь. Вы ничего не знаете о преданности и добре.
— Да как вы смеете?! То, что произошло между Сибеллой и мной, было совершено в порыве безумия. Это никогда не может повториться.
Мелиор Мэри засмеялась ему в лицо, но он так сильно встряхнул ее, даже приподнял над землей, что у нее захватило дух.
— Вы смеетесь? О, как мало вы знаете о жизни! Как мало доброты в вашем жестоком сердце, скрытом под маской красоты. Но меня вам не провести… Теперь я понял, какая вы безжалостная гадина.
В ответ она взмахнула в воздухе хлыстом. У Мэтью в руках тоже был кнут, и он, только желая выбить хлыст из ее рук, щелкнул своим кнутом и попал ей по щеке. Тоненькая струйка крови потекла по мягкой коже на серебристые волосы.
— Я никогда не думал, что смогу поднять на вас руку, но теперь готов убить вас! Вам никогда не приходила в голову мысль о прощении? Почему вы, люди высшего сословия, считаете себя вправе действовать как судья и присяжные в одном лице? Кто вы такая, чтобы выносить приговор?
— Но вы же знали, что должны быть неприступны и тверды ради Саттона!
— Будь проклят Саттон вместе со всеми вашими дурацкими и безумными идеями! Только ради вашего каприза именно я должен был стать вашим мужем. Вы могли бы сделать прекрасную партию, выйти замуж за дворянина, и все равно ваш чертов замок и все поместье остались бы при вас.
Она обожгла его злобным взглядом.
— Вы можете говорить плохо обо мне, можете проклинать весь мир, но оставьте в покое замок! Вы же знаете, что я готова утопиться в ведре с водой даже ради одного-единственного кирпичика.
Мэтью схватил ее за подбородок и притянул ее лицо к своему.
— Тогда слушайте. Я ненавижу его. Саттон сломал, разрушил меня. Я пришел сюда с самыми радужными надеждами на будущее, а этот дом встретил меня молчанием. И еще, в дополнение ко всем моим несчастьям, я влюбился в вас, более того, стал боготворить вас, ценить вас, лелеять вас и ото всех оберегать. А вы втоптали меня в грязь, вы бесчувственная, безнравственная, злобная тварь! Я бы до смерти избил вас!
— Ну так что же вы стоите? — Она смело посмотрела ему в глаза. — Сорвите на мне свое раздражение! Я не боюсь!
Одно бесконечное мгновение жизни Мелиор Мэри угрожала опасность, потому что кровь отлила от лица Гиацинта и он уже занес свой кнут над головой девушки, но потом, громко зарыдав, оттолкнул ее от себя.
— Убирайтесь! Уходите! Я больше никогда не хочу вас видеть!
— Вы испугались…
— Да, да! — Он закрыл лицо руками. — Я испугался, я не смог, Боже! Потому что я люблю вас, несмотря на вашу жестокость!
На душе у него было тяжело, из глаз текли жгучие слезы. Но она все стояла, только отвернулась, чтобы он не видел ее слез.
— Уходите, — повторил он.
— Никуда я не пойду. Не могу. Когда мы впервые встретились, вы спасли мне жизнь, и я отдала ее вам целиком. Это был не каприз и не детская игра. Я и вправду любила вас, и поэтому возненавидела за то, что вы сделали.
Гиацинт опустил руки.
— Вы еще любите меня?
— Люблю, ненавижу — все вместе, все перемешалось.
— Тогда, если вы меня любите, простите Сибеллу.
— Это невозможно. — Мелиор Мэри повернулась к нему. В ее глазах бушевала буря эмоций. — Когда-то я говорила вам, что во мне есть черта, мешающая мне жить, какое-то упрямство. Я знаю, что оно не принесет мне счастья. Но если я прощу вас… — Ее голос дрогнул, губы задрожали, а глаза так быстро наполнились слезами, что она не смогла их скрыть. — …Тогда я никогда не сумею простить Сибеллу. Неужели вы не понимаете, что, оправдывая вас, я должна обвинить ее? О, как ужасно быть такой, как я, Мэтью! Клянусь, что только вы и Саттон знаете самые сокровенные уголки моей души.
— Но вдруг она умрет?
— Значит, так должно быть.
— А ребенок? Вы ведь не возненавидите ребенка?
Несмотря на все свои страдания, Мелиор Мэри испугалась этого вопроса — не самих слов, а того, как они были произнесены, — вдруг ясно поняв, что Гиацинт не знает правды о том, кто отец Гарнета.
— Ну? — торопил он ее, ожидая ответа.
Она казалась спокойной, но мысли ее скакали, словно испуганные мыши. Сейчас она могла сломать его, добить до конца и тем самым отплатить за всю боль, которую он ей причинил. Но зачем? Гиацинт должен принадлежать ей, и, как бы ни пришлось за это бороться и как бы ни была велика цена, она сделает его хозяином Саттона. Гораздо лучше, если он никогда не узнает, что этот болезненный младенец — его сын. Пусть обман Сибеллы останется тайной.
— Я буду любить его — он мой кузен, — наконец ответила она. — Он пришел в этот мир чистым и невинным.
Мелиор Мэри сделала шаг ему навстречу, бледная, но очень решительная.
— Гиацинт, я хочу, чтобы в июне, в день моего восемнадцатилетия, вы женились на мне. Мы скроем это ото всех, и пусть весь свет отправляется к чертовой матери! Вы сделаете это?
— Но у меня нет семьи…
Она топнула ножкой.
— Господи Боже! Вы сведете меня с ума! У вас будет семья, когда вы возьмете меня в жены. Так сделаете вы это или нет?
Ему было необязательно отвечать. Эта дикая птичка находилась в его объятиях, там, где ей и полагалось быть. Какое удивительное чувство — касаться ее прекрасного тела, такого нежного и такого сильного, видеть серебристый атлас ее волос, ощущать щекочущее прикосновение длинных ресниц к его щеке.
— Любимая моя, простите меня!
— Мне нечего прощать. Я все забыла.
— Ничто и никто больше не станет между нами, Мелиор Мэри, моя любовь, моя радость, моя королева!
Поцелуй, казалось, длился всю жизнь и связал их навеки.
Пройдя через галерею, вниз по лестнице и через холл, в Большой Зале наконец появилась маленькая процессия. Впереди шел Черномазый, немного пританцовывая на ходу, за ним — миссис Текер, которая держала на руках маленький комочек, завернутый в массу пеленок; на головку новорожденного она надела накрахмаленный гофрированный чепчик, отчего младенец выглядел слегка чопорным. Это был Гарнет Гейдж.