Сейчас мне страшно все это вспоминать. Я до сих пор еще не верю, что сделала это. Из будки у подножия Лео-Энджес Бридж я позвонила в бюро срочной аренды, подала заявку и поехала на такси по адресу, который мне там дали.
Смотритель был человек - он жутко ругался, что я подняла его с постели. Было еще темно. Ближайший фонарь горел в пятистах футах. Мое окно выходило на развалившееся кирпичное здание с торчащими железными балками. Не знаю, что там было до землетрясения, но рядом все поросло сорняками. Все это я увидела, когда сквозь грязное окно пробился дневной свет: осенние краски поросшего сухой травой пустыря привели меня в уныние.
Я, конечно, не могла заснуть, съежившись вместе со своим саквояжем на старой тахте возле окна. Я понимала, что оставаться здесь нельзя, что я должна идти домой. Но где мой дом?
Когда наступил день, я сидела все на том же месте. Я понимала, что должна отправиться сначала к Египтии, а потом к Кловису. Отдать деньги Кловису, уговорить Египтию. И забрать Сильвера. Теперь я могу купить его, как Каза-Бьянка купила мою мебель. Он принадлежал бы мне. И все же я была не в состоянии ни купить его, ни владеть им. Не могла привести его в это страшное место.
Я задремала, а когда проснулась, день уже догорал между железными балками. Живот подвело от голода, ведь я ничего не ела, кроме сэндвича, который сделала на кухне. Еще выпила воды из крана в замызганной ванной, которая все же имелась в снятой мной квартире. Вода пахла химией и, наверное, кишила микробами.
Скоро мать вернется домой. Что она станет делать? Я едва не обезумела, представив себе ее потрясение, когда она увидит комнаты без мебели и без меня. Только сейчас я начинала понимать, что натворила. Я хотела было срочно бежать вниз, к платному телефону в фойе по разбитым цементным ступеням: лифт здесь вообще не работал. Но не сделала этого - я боялась, ужасно, дико боялась Деметры, которая хотела мне только добра.
Наконец, я вынула блокнот, который положила в саквояж вместе с деньгами и одеждой, и начала записывать вторую часть того, что со мной приключилось.
Когда стало совсем темно, я включила голую лампочку, которая давала мало света, но стоила денег, и это меня очень беспокоило. До конца месяца у меня осталось три сотни. На что мне их потратить? Ночью я замерзла, мне хотелось включить радиатор. Или еще можно потерпеть?
Между балок зажглись звезды. Эта улица так и называется - улица Терпимости.
Сильвер, ты нужен мне. Все это я затеяла ради тебя, так как же я могу упрекать тебя в чем-либо? Я для тебя - ничто. (Кто знает, не противно ли тебе прикосновение настоящей плоти?) Но с тобой я была красивой. Всю ночь и утро, когда ты был со мной: красивой я никогда раньше не была.
Я так устала. Завтра я должна принять окончательное решение.
Пролетел флаер. Здесь тихо, и слышны свист воздушных линий и шум города, который никогда не ложится спать.
Часть 3
Дай розе ты любое имя,
Но свойства
Ее останутся все те же:
И поцелуя цвет, и даже
Тень пламени.
Другое имя нужно дать ей.
"Любовь" ее зовите, братья,
Ее любовью стану звать я.
Любовь же - море, что всечасно
Преображается - напрасно:
Всегда оно
Одно.
1
Закончив вторую часть, я той же ночью увидела его во сне. Он вообще приснился мне впервые. Мы летели над городом. Не на флаере, а на крыльях, будто ангелы со старой религиозной картинки. Я ощущала своим телом ритм движения крыльев - вверх-вниз. Это не требовало никаких усилий, и приятно было лететь и видеть его летящим впереди. Мы миновали порушенные балки, и наши тени упали на оранжевую осеннюю траву. Говорят, если летаешь во сне, значит этот сон сексуальный. Может, и так. Но ничего такого не было.
Когда я проснулась, было раннее утро, и я выглянула в окно, чтобы посмотреть на озаренные оранжевым светом балки, куда падали наши тени. За развалинами едва виднелся голубой призрак города, линия конусообразных домов и далекая колонна Делюкс Хайпериа Билдинг. Вид не казался больше ни безобразным, ни унылым. Ярко светило солнце. Лет через пять, если развалины так и останутся, из сорняков вырастет молодой лес. Небо было голубое, как рубашка Сильвера.
Очарованная сном, солнечным светом и осенней травой, я отправилась в ванную и включила горячую воду, хоть она и дорогая. Я приняла душ, оделась и причесалась. Волосы начали менять цвет. И лицо. На волосах, видимо, просто слезла краска, нужно было восстанавливать бронзу, но я продала парикмахерский узел. Можно было сделать это в косметическом кабинете, но там вряд ли смогут подобрать точно такой же оттенок. Да и в любом случае это недешево. Придется возвращаться к естественному цвету, хоть он и не соответствует цветосущности. Но это ладно, я что же случилось с лицом? Я включила три лампочки из четырех и увидела, что оно немного осунулось, стали выдаваться скулы. Теперь я в чем-то выглядела старше, но в чем-то - и моложе. Я ближе наклонилась к заляпанному стеклу, и два моих глаза слились в один, искрящийся зеленым и желтым.
Я положила чек Каза-Бьянки в сумочку через плечо, вышла и спустилась по растрескавшейся цементной лестнице.
Не могу сказать, что я чувствовала, наверное, не чувствовала ничего. Улица переходила в жалкое подобие бульвара, рядом с которым была старая надземная дорога, которой давно уже не пользовались. В ожидании городского автобуса я позавтракала в какой-то забегаловке булочкой с изюмом, чашкой чая и яблоком. При свете дня настроение у меня сильно поднялось. Конечно, раньше я бывала в таких трущобах только с кем-то и в качестве экскурсанта, но ориентироваться здесь все же могла.
Под голубым небом и здешний тротуар не казался таким уж неприглядным. Люди бежали в разные стороны, о чем-то споря на ходу; из продуктовых магазинов валил пар. С надземки свисали цветы.
Город я всегда знала. У меня не было причин опасаться даже теперь. Ночью я спала на старой ворсистой тахте прямо в джинсах, и они достаточно помялись, чтобы не привлекать внимания. Блузка тоже была помята.