«Я исчезла. Не ищите меня. Мы не должны были этого делать. Пусть Мов Вернон умрет. За все большое спасибо».
– Когда она исчезла?
– Утром, в день приношения даров. Накануне вечером ей было не по себе. Она сослалась на расстройство желудка. Выглядела изможденной и больной. Рано легла в постель, отказавшись от ужина. Ее горничная обратилась ко мне за помощью, увидев комнату пустой!
Филипп скатал из пергамента твердый шарик. Огляделся, нахмурив брови. Сундуки исчезли, не осталось никаких следов женского присутствия. Только теперь он это заметил.
Не так он представлял себе свидание, о котором мечтал целую неделю.
– Неужели я в ней так ошибся? Неужели она была лишь расчетливой малышкой, вселившей в меня уверенность, а потом сбежавшей с кучей одежды и драгоценностями? – пробормотал он, окончательно расстроенный.
Амори де Брюн сочувственно наблюдал за молодым мужчиной, с улыбкой на устах ворвавшимся в комнату, чтобы заключить свою любимую в объятия. Теперь радость в его глазах погасла, оживление на лице превратилось в застывшую маску.
– Нет, Филипп! Сундуки в замок Анделис отправил я. Иначе не смог бы успокоиться. Я обязан был всемраспорядиться, словно она действительно опять тяжело заболела и уехала домой. Ее горничная мне помогла. Думаю, мы можем положиться на ее молчание. Фелина будто сквозь землю провалилась. По-моему, она взяла только плащ и то платье, которое тогда было на ней. Нет никаких сведений о том, с кем и как она покинула той ночью дворец.
– С кем? Что вы имеете в виду? Она покинула меня из-за другого мужчины? Нет, такое невозможно!
Решительность, с которой Филипп Вернон отверг подобную возможность, обезоружила Амори де Брюна. И тем не менее он не мог поверить, что Фелина исчезла по собственной инициативе. Поэтому сказал:
– Что-то, видимо, ее напугало.
– Напугало? Она маркиза де Анделис, что же могло ее напугать? Кроме того, она ведь не ребенок и обладает острым языком и быстрым разумом, – возразил Филипп.
Амори де Брюн тяжело оперся на палку и механически потер правое бедро.
– Мне показалось, что в последнее время ее что-то угнетало. У этой юной женщины обостренное отношение ко всякому обману. Ей, по-видимому, надоела ложь и фальшивое положение. Свидетельство тому – оставленные ею драгоценности.
Жалобное повизгиванье привлекло внимание Филиппа к болонке. Кроха с егопечальными глазами и висячими ушами стал еще одной загадкой. Фелина его очень любила. Он был для нее «самой большой драгоценностью», ценнее любого бриллианта. Почему она его покинула?
«Это первое живое существо, принадлежащее мне одной. Вы и представить себе не можете, как дорог для меня такой подарок!»
Филипп словно вновь услышал слова, сказанные в тот день, когда он вручил ей живую покупку. И вновь увидел благодарное сиянье серебристых глаз в тот момент, когда она принимала из его рук пушистого песика.
Она баловала и ласкала крохотное животное. То, что болонка осталась во дворце, имело, очевидно, свои причины. Такая мысль вдруг особенно взволновала Филиппа.
– Что же случилось той ночью, Кроха, не знаешь? – спросил он со вздохом болонку, понимая, что ответа не дождется. – Ну почему проклятая охота не окончилась на три дня раньше? Почему вы мне сразу ничего не сообщили?
– Не было смысла, Филипп. Нам нужно примириться с принятым ею решением. Она дала вам столь необходимую отсрочку. Даже если Мов Вернон умрет теперь в замке Анделис, король не потребует от вас немедленной женитьбы. Он был более чем восхищен Фелиной и поймет, как вы переживаете ее кончину и как готовы сравнивать с ней любую другую женщину.
Нервно отстегнув шпагу, Вернон налил себе вина. Крепкое бургундское, выпитое залпом, не принесло ему ожидаемого от алкоголя облегчения.
– Я не могу, я не хочу в это поверить. Она любит меня.
Он продолжал отстаивать свою точку зрения, словно требуя подтверждения своей правоты у старика, сочувственно смотревшего на него.
– Надо было быть слепым, чтобы не замечать этого, – согласился де Брюн. – Возможно, как раз здесь кроется причина ее непонятного бегства. Она знала, что когда-то вам надо вступать в новый брак. Что вы должны передать наследнику родовую фамилию и титул.
Расстроенный Вернон глядел на камин, на котором кроме тяжелого многорожкового подсвечника стояла серебряная шкатулка, украшенная розовым речным жемчугом. Та шкатулка, куда он положил монеты для Фелины на время своего отсутствия.
Он подошел к ней ближе, откинул крышку. Шкатулка была пуста. Стало быть, она сбежала, взяв какие-то деньги. Но сколько их там оставалось на момент совершения решительного шага? Достаточно ли для того, чтобы он не думал о ее обеспеченности, или так мало, что ей, возможно, придется голодать? Какова судьба, ожидающая молодую красивую женщину, хорошо одетую, но совсем одинокую?
– Я разыщу ее, – сказал маркиз после раздумья, энергично закрывая крышку шкатулки. – Я должен ее разыскать!
– Нет!
Филипп, удивленно глянув на тестя, понял, что «нет» в самом деле сказал де Брюн.
Тот попытался оправдать свою категоричность.
– Успокойся, молодой человек! Нельзя задавать всем вопросы и гнаться по следам женщины, о которой каждому хочется поскорей забыть. Вас посетила идея начать весьма опасную игру. Пришло время пожинать результаты. Если вы не желаете, как озабоченный супруг, уехать немедленно в замок Анделис, придется вести жизнь, какую вы вели здесь все прошлые годы. Может быть, чуть более печальную, поскольку судьба вновь отняла у вас надежду на выздоровление жены.
– Забыть? Вы думаете, я смогу ее забыть? – Из всего сказанного Вернон отчетливо услышал только одно слово.
Горе, прозвучавшее в заданном вопросе, нашло отклик в сердце более старшего. Но де Брюн знал, что не должен показывать внешне, как сам страдал от ухода Фелины.
– Наверное, не сегодня, но через некоторое время она перестанет являться в ваших мыслях. – Де Брюн утверждал это вопреки своему опыту. – Теперь же будьте благоразумны и смиритесь с тем, что произошло. Фелина не хотела, чтобы мы ее искали.
Все еще в шоке от случившегося, маркиз не стал отвечать де Брюну. Но тот достаточно хорошо знал зятя, чтобы понять: Филипп не захочет склонить голову перед случившимися событиями.
– Примите мое искреннее сочувствие, дорогой. Как дела у вашей несчастной супруги?
Тереза д'Ароне послала маркизу невинный взгляд, полный дружеского соболезнования. Как солидно выглядел он в черном бархатном жилете с твердым белоснежным воротником, выделявшим темные, жгучие глаза на благородном лице. Она в самом деле нашла удачный шахматный ход, который помог убрать с дороги эту маленькую артистку, столь долго мешавшую планам Терезы.
– Разве вы не заявляли мне недавно, что любая попытка вызвать ваше сочувствие в случае ухудшения здоровья Мов Вернон будет напрасной?
Его равнодушный взгляд скользнул по соблазнительному шелковому платью, украшенному жемчугом. Ярко-розовый цвет оттенял смуглую красоту дамы, а тесный корсет вздымал пышную грудь до границы возможного. Густой аромат, окружавший ее, вызывал у него отвращение, напоминая о тонкой свежести Фелины.
Тереза замурлыкала, как сытая кошка.
– Ах, мой друг... Вы способны прощать женщине ревность? Как много слов появляется, когда на сердце тревожно, а гордость заставляет это скрывать. Разве не та боль, которую я пережила из-за вас, помогает мне теперь понять, как вам трудно, как одиноко без вашей прекрасной половины?
Филипп не верил ни одному слову ловко составленного монолога. Однако не решался отвечать резкостью. Было что-то необычное, тревожащее в черных блестящих глазах. Намек на торжество, на превосходство, едкая ирония. Он не мог отыскать этому объяснения, кроме, пожалуй...
– Кто вам сказал, что я страдаю? Мов сумеет снова выздороветь. Зима всегда была для нее тяжелым временем.
Тереза с легким вздохом опустила ресницы и подошла к нему, задев шуршащим подолом платья начищенные сапоги.