Фелина только теперь ощутила подлинный страх перед жизнью. Никто не спрашивал о ее чувствах. Как только весть о смерти Жана дошла до замка, управляющий графа назначил нового арендатора. До ближайшего утра им нужно было освободить хижину для Мориса и четырех членов его семьи.
Бландина охотно приняла бы предложение этого крестьянина с бычьей шеей остаться в доме, пока сестры не найдут себе нового жилья. Но старшая сестра категорически возражала.
Хотя в свои двадцать два года она оставалась незамужней, но инстинктивно чувствовала, что скрыто за многозначительными взглядами, которые Морис бросал на бледную хрупкую Бландину, и в своей грубой деревенской одежде напоминавшую беззащитный нежный цветок. То, что Морис женат, вряд ли удержит его от обладания той, которую он захочет!
На первое время приют им предложил добрый аббат, а потом...
Их будущее вселяло ужас даже в такую энергичную девушку, как Фелина. Но ведь она ничего не изменит, стоя подобно каменному памятнику перед могилой отца и лелея дурацкие мечты о мести. Не в ее силах было напугать такого человека, как граф, сколько бы ярких картин ни создавала ее фантазия.
Она плотнее натянула на худые плечи ветхий коричневый платок, потемневший и потяжелевший от воды. Затем решительно закинула за спину толстую косу и пошла между могил к кладбищенским воротам. Она замерзла, но этот холод не имел ничего общего с ливнем, проникавшим порой до самой кожи. Холод таился внутри, притупляя все ощущения и превращая сердце в тяжелый бесчувственный камень.
Фелина, дочь крестьянина Жана, ничего уже не ждала от жизни. Она охотно отдала бы то немногое здоровье, которое в ней сохранилось, за право лечь в землю вместо отца. Он теперь навсегда избавлен от нищеты, от голода и забот. Чего же его оплакивать? Она скорее чувствовала зависть, чем печаль.
Дождь без устали барабанил по крыше кареты. Он пропитал влагой тяжелые кожаные занавески, закрывавшие окна, и, казалось, проникал даже за обитые бархатом подушки.
Филипп Себастьян Вернон, маркиз де Анделис, сдвинулся на середину сиденья и невольно ощупал тонкими благородными пальцами верхнюю часть накидки. Конечно влажная! Беззвучно выругавшись, он скрестил руки на груди.
Как хотелось бы ему уступить просьбам хозяина и остаться до окончания чертова ливня! Но ему самому было лучше всех известно, что послание, полученное им после полудня, не терпело отлагательств. Поспешным отъездом он, по крайней мере, оказывал последнюю услугу любви той, которая послание отправляла.
При крутом повороте он ударился правым плечом об оконную раму. Проклятье, он что с ума сошел, этот парень на козлах? Пусть торопится, но не так, чтобы опрокинуть экипаж вместе с хозяином на грязной дороге. Маркиз уже собирался как следует стукнуть рукоятью шпаги по задней стенке, выражая кучеру свое неудовольствие. Однако в этот момент второй неожиданный толчок с такой силой швырнул его между подушек, что украшенная драгоценными камнями рукоять стукнула ребрам его самого.
Грубую брань маркиза на сей раз заглушили ржание лошадей, скрип колес и испуганный крик мужчины внизу. Затем карета остановилась.
Забыв о своих до блеска начищенных сапогах из испанской кожи, маркиз спрыгнул прямо в грязь проселочной дороги.
Пока непрерывный дождь превращал белые перья на бархатном берете в жалкое подобие прежней красоты, стекая по бархату вниз, маркиз старался разглядеть, что произошло впереди. Не сразу он понял, что серый, грязный комок, лежавший возле копыт передней лошади, был человеком.
Люди, сопровождавшие маркиза, склонились вокруг, закрывая тело от его взора. Приказ господина нарушил молчание.
– Этот человек появился откуда-то прямо перед лошадьми, – пожаловался кучер, опасаясь, что гнев на лице господина не сулил ему ничего хорошего.
Для того, кто с самого начала требовал быстрой езды, происшествие было весьма некстати.
– Болван! Она мертва? – спросил маркиз скорее между прочим, догадавшись по задравшейся юбке, грязным босым ногам и стройным икрам, что на дороге лежала женщина.
– Нет, ваша милость, сердце бьется, но бедняжка не шевелится. Что будем делать?
В самом деле, только подобной задержки ему и не хватало. Хотя Филипп и не испытывал к графу никаких дружеских чувств, все же нельзя в благодарность за приглашение на охоту стать причиной смерти его крепостных.
Кучер был прав, что им теперь делать? Непогода, казалось, отрезала их от остального мира. Если бы и нашлась в Сюрвилье добрая душа, способная ему помочь, в такой ливень она вряд ли рискнула бы выйти на улицу.