Василий, подкуривая трубочку, усмехается. Несмотря на большую семейную тайну, про ситуацию бездетной семьи Косолаповых знают на всех приисках. Не потому, что открытый душой, ясный, как месяц, Тишка оказался хорошим семьянином, предан душой и телом взбалмошной, не в меру разговорчивой Лукерье. А оттого, что сама супруга имеет метровый язык, сваливая всю вину на нерадивого мужа. Она и прозвище ему подобрала такое, что язык повернется сказать при отвратительном настроении — Рохля. В понятии Лушки это равносильно тому, как обозвать полным дураком, неумехой, лентяем. Однако слишком длинные волосы женщины — прямая противоположность клеткам головного мозга. Не видит зряшная баба души своего мужа, покладистого, доброго характера. Она всегда и везде права! В том, что у них нет детей, женщина винит только Тишку. А то, что она когда-то, еще до совместной жизни, тайно посещала черную повитуху, так это в прошлом, не в счет. Тот, кого запрягли и нагрузили, будет везти до тех пор, пока ноги не подломятся.
Мужики приостановили работу, присели на короткий перекур. Непредсказуемая ссора принесла короткие минуты отдыха. Никого, кроме них, на колоде нет. Девчонки в тайге притаились. Иван за соковьем ушел. Погонщики лошадей потерялись с волоками: песок кончился, колода простаивает. Где-то там, на карьерах, едва слышны голоса людей, лают собаки. Но от колоды до разработки метров двести, из-за шума воды ничего не слышно.
Василий набил трубочку табаком, подкурил от тлеющего в стороне костра, подживил огонь, сел около Тихона:
— Что-то тихо… — затянувшись пару раз, оглядываясь по сторонам, удивленно заметил он. — Странно, будто что-то случилось.
— Да, и то верно, — поддержал напарник, втягивая шею. — Где эти коногоны? Земля кончилась.
Прошло еще какое-то время. Из леса вышли девчата, пряча глаза, стали умываться. С другой стороны тайги, грубо продираясь напролом сквозь пихтач, вывалился Иван со свежим вырубленным соковьем для лопаты. Не говоря ни слова, повернувшись спиной, он молча стал ошкуривать палку. Василий, искоса поглядывая на парня, негромко бросил Тишке:
— Эх, молодежь… Ничего, помирятся!
Еще посидели, ожидая коногонов, но безрезультатно. Теряясь в догадках по поводу несвоевременной задержки, теперь уже все заволновались:
— Да что же это они? Ныне каждая минута простоя дорога!
Наконец-то среди деревьев появились собаки. За ними, трудно не узнать, разлюбезная супруга Тихона, Лукерья. Остановившись на расстоянии, проверяя голос на высокий тон, подперев руки в бока, зряшная женщина закричала:
— Ну и что ты там сидишь, олух Царя Небесного?! Все там, а ты тутака!
Каждый понял, к кому были обращены эти слова, однако причина, по которой опять провинился муж, неизвестна. Муж находился на своем рабочем месте, а она покрывала его неуместной бранью, как будто он прятался в кустах.
— А где мне быть-то? — хлопая глазами, развел руками Тишка.
— Так там, где все! Неужели не понятно, что сейчас собрание будет?
— Какое такое собрание? — теперь уже удивились все.
— Так, власти прибыли, срочно всех собирают, речь говорить будут!
Обстановка стала проясняться. Оказывается, Лукерью отправили позвать тех, кто работал на колоде. А недовольная разнарядкой баба, считая, что все интересное пройдет мимо ее ушей, выместила свой гнев на том, кого всегда считала крайним и виноватым.
— А я откель знаю? — бросая лопату, обиженно отозвался Тихон. — Так бы и сказала — собрание! Что тайгу пугать?
Но баба его уже не слышала, убежала назад в поселение, где развивались события. За ней первыми пошли девчата. Потом горе-муж с опущенным взглядом, считая себя виноватым. За ним, повторяя шаги, Василий:
— Эх, Тишка! Долгой тебе жизнь с Лушкой покажется!
Иван замыкал шествие. Во время пути Наташа отстала от подруг, пошла медленнее, сравнялась с Иваном. Глубоко вздыхая, девушка выказывала свою вину, но не могла подобрать слов для объяснения. В это время обиженный парень, хмуро насупив брови, быстро прошел мимо нее.
На поселении у домов шумное оживление. Мужики гудят пчелиным роем. Женщины, прикладывая к лицам ладошки, переглядываясь испуганными взглядами, негромко охают. Дети и подростки, сбившись в одну кучу в стороне, со страхом смотрят на взрослых.