«Есть художники, артисты, думая о которых трудно представить их себе молодыми; и, наоборот, – есть такие, которых нельзя вообразить себе стариками. Это, вероятно, зависит от того периода их жизни, когда они достигли наибольшего расцвета всех своих способностей и свойств, и который является для них наиболее характерным. Так, когда думаешь о Собинове, – невольно возникает представление о молодости, о весне, о свете. Светлый артист! – хочется сказать о нем.
Все образы, созданные Собиновым, всегда пленяли красотой юности и поэтичности. У него были спокойные, правильные черты – в жизни необыкновенно милые выражением внутренней доброты, но не поражавшие красотой. Однако они являлись великолепным материалом, так как легко поддавались гриму, и со сцены он был идеально красив. При этом самого легкого грима было довольно, чтобы совершенно преобразить его лицо, и никто бы не смешал, скажем Ромео, точно сошедшего с картины Леонардо да Винчи, с наивным парубком Левко из „Майской ночи“.
Прекраснее всех, конечно, был Ленский. Он именно был таким Ленским, каким мы представляем его себе, читая Пушкина: красавец и поэт» (Т. Щепкина-Куперник. Из воспоминаний).
«Собинова я слышала раньше в Ленском. В этой партии он был совершенен. Прекрасная фигура, подлинная грация, поразительная дикция, ясная и благородная, какая-то неожиданно простая речь в пении – все это, не говоря уже о чудесном голосе, было необыкновенно обаятельно. Все тенора, которых я слышала до Собинова, пели в большинстве случаев так, что не было никакой возможности понять слова. После Собинова нельзя было смотреть и слушать других в партии Ленского.
…Хотя Собинов выступал рядом с таким колоссом, как Шаляпин, его слава не затмевала триумфы великого певца. Их постоянно ставили рядом. У Собинова было громадное обаяние. Скромность и прирожденный такт делали его любимцем всех, им восхищались не только публика, видевшая его со сцены, но все те, кто сталкивался с ним в жизни. Голос Собинова не был уникален. Некоторые современные тенора обладали такими же голосовыми средствами или даже бо́льшими (например, Дамаев), но никто не мог сравниться с ним. С Собиновым пришла на сцену гармония и музыкальная культура. Тут соединились чудесный голос, безупречная дикция, грация, большой вкус, стройность, обаятельное лицо, ум, культура, пластичность, лиризм и подлинное вдохновение. Что было нужно еще, чтобы покорить всех?
…Удивительно, что этот восхитительный артист… был скромного мнения о себе. В 1908 году, в расцвете славы, Леонид Витальевич говорил Мунт [Екатерина Михайловна, драматическая артистка. – Сост.], с которой был дружен: „Катюша, я не актер… нет, я не умею играть. Вот Федор – это актер. А я что…“» (В. Веригина. Воспоминания).
«Физическая прелесть голоса встречается не так уж редко, но у Л. Собинова драгоценнейшим свойством, кроме чисто голосовых редких данных, является колдовская индивидуальность голоса, словно раздающегося в ночной тишине или на воде. Память хранит романс из „Искателей жемчуга“, предсмертную арию Ленского, где, словно на широких крыльях, пение разносится в вечернем воздухе. Мистика звука в рассказе Лоэнгрина не имеет себе соперников. Словами, конечно, не передашь впечатления от полного, сладостного, какого-то трансцендентального, почти уже потустороннего звука, которым так колдовски пользуется Собинов. Это отличает его от других, хотя бы и первоклассных теноров.
Вторая отличительная черта этого удивительного артиста – это его обреченная молодость и влюбленность. Особенно влюбленность восемнадцатого века, легкая, сладостная и сентиментальная. Вильгельм Мейстер, де Грие, Вертер – вот незабываемые типы, данные Собиновым, показанные так, как не были до него и едва ли будут доступны другому артисту» (М. Кузмин. Собинов).