– Вас учили правильно. – Отец Исидор помаргивает и вздыхает. – Что ж, пусть будет, как судил Господь. Я не стану препятствовать… Иди, сын мой. Брат Служение отведет тебя.
Я оглядываюсь: давешний монашек, оказывается, уже торчит в дверях.
– Благодарю, отец Исидор, – прощаюсь я. И выхожу вслед за молчаливым братом Служение, с немалою досадой осознав, что дед войдет через другую дверь – и я даже взглядом с ним встретиться не смогу…
Что ж, значит, придется ждать.
В приемной мрачно и холодно, единственный тусклый светильник едва теплится. И даже лавок нет – зато стены исписаны фресками, жаль, видно плохо. Днем здесь, наверное, красиво и даже торжественно. А сейчас – потрескивает светильник, выхватывает из густой тьмы то край одеяния святого, то строгие глаза… Вот интересно, почему у них у всех глаза – строгие?
Я так и не понимаю, откуда появляется дед. Просто выходит из тьмы, на удивление бесшумно, и говорит с явственной усмешкой:
– Ну, здравствуй… внучек.
– Ты поедешь со мной? – прямо спрашиваю я. Почему-то невыносимым кажется каждый лишний миг неизвестности. – Пожалуйста. Ты нам нужен.
– Поеду, – так же прямо отвечает мой дед. И я думаю: жаль, что не успел он познакомиться с отцом! Они бы друг другу понравились.
3. О старых друзьях и новых врагах
День у Олли проходит, как во сне. «Морской змей» гудит. Я так понимаю, здесь собрались бывшие дедовы стражники… Медленно, но верно пустеет сорокаведерная бочка со старым вином, забредший на дармовое угощение менестрель разливается соловьем, и дед, пьяный в дым, хохочет вместе со всеми над похабными песенками и пускает слезу от любовных баллад…
Дед сбросил рясу и сбрил бороду – и оказалось, что он совсем еще не стар. Уж всяко – помоложе Лютого. Сухая фигура воина, твердый взгляд, упрямый – в точности, как у Софки! – рот; Свет Господень, представляю его восемнадцать лет назад! И такого волчару смогли упрятать в монастырь?! Эх, дед… видно, крепко вас Грозный в кулаке держал.
Софка сидит рядом с дедом, молча, как подобает юной девушке в обществе мужчин. Учитывая, что обычно сестренка без зазрения совести пренебрегает правилами этикета… Стесняется, видно. Впрочем, если уж блюсти этикет, ей здесь и вовсе не место. Но дед то и дело посматривает на нее, и в суровых глазах мелькает нежность. Пусть уж.
А мне натянули на голову алый берет, с шуточками: покажи, мол, наследник, что умеешь! – и я, посетовав, что нет с собой лука, метал ножи на спор. А потом дед спросил, откуда шрам, и следующий час я рассказывал об Орде и о нашей службе на южной границе. И Софка ахала в голос, и говорила: «Два дурака, вы хоть знаете, как мы за вас волновались?!»
Да, замечательный получился день… Наутро мы выезжаем в Корварену – я, Софка и дед. Будет ей на свадьбе вместо отца. Дед вчера лишь хмыкнул презрительно, услыхав, кто жених, но сегодня слушает мой рассказ о наших приключениях и, кажется, потихоньку меняет мнение о Кареле. Мы не торопимся: дед восемнадцать лет в седло не садился, да и спешить некуда. Кони идут неспешным шагом, а мы – говорим, и я все больше понимаю, как повезло нам с дедом. И снова думаю: жаль, что они с отцом не успели познакомиться.
А под вечер меня накрывает.
Ярость. Ненависть. До умопомрачения, до звенящей пустоты в голове. Лека?
Что-то с посольством, с переговорами?
Спокойно, спокойно… не надо поддаваться. Гнев – не советчик. Я глубоко вдыхаю. Медленно выдыхаю. Еще. Снова. Разжимаю стиснутые добела кулаки. Отпускает?
Показался – очень кстати! – постоялый двор, и я предлагаю задуматься о ночлеге. Дед соглашается сразу – как мне кажется, с облегчением.
Всю ночь меня мучают кошмары. Вязкие, липкие… Я просыпаюсь в холодном поту и не могу вспомнить, что снилось, – но снова засыпать боюсь. Еле дожидаюсь рассвета. И только в дороге начинаю чувствовать себя немного лучше.
Дед держится в седле напряженно: отвык, устал вчера. Вот и плетемся мы снова шагом… Да ведь и некуда торопиться. Софка едет с дедом стремя в стремя. Я слушаю их сумбурный, без толку пытающийся охватить все и сразу разговор: о Готвяни и старых временах, и о маме с папой, снова о Готвяни – и о Славышти; и о Кареле, а как иначе. Слушаю, а у самого дерут душу Лекины кошки. Я помню его вчерашнюю ярость. Прах меня забери, я его понимаю! Взглянуть в глаза убийце – и отпустить… да пропади она пропадом, такая политика!
Ничего, думаю я. Ничего, Лека. Мы вернемся. И вот тогда… тогда они нам ответят. За всех.
Мы подъезжаем уже… что там до Корварены остается – час, много два. Как вдруг рвануло сердце – и становится пусто. Будто душу выдернули. Я чуть с коня не падаю… и какое-то время, несколько долгих мгновений, ошалело удивляюсь: с чего бы?! А потом… понимание бьет под дых, сквозь непроглядную тьму и неземной свет… Свет Господень… Лека!
Софка понимает почти сразу. А вот я не сразу услышал ее: «Скачи!» – плохо, оказывается, слышно на границе меж нашим миром и Светом Господним.
– Скачи, не жди нас! Я с дедом останусь, доедем… Скачи!
В галоп, да. Скачи, скачи, скачи… выбивают копыта по едва просохшей после ночного дождя дороге… скачу, скачу… Лека, нет! Я не верю, не хочу верить, что уже опоздал! Я знаю… всей шкурой знаю… но я не хочу верить!
Я едва не сношу стражу в открытых, по счастью, северных воротах. Шарахаются прохожие, прижимаясь к стенам и заборам – до чего все-таки в Корварене узкие улицы! Узкие, извилистые… Нечистый бы побрал этот город, никогда его не любил! Как чувствовал…
Вот и дворец. Я бросаю взмыленного коня, не оглянувшись. Найдется кому позаботиться! А мне… вон, сэр Оливер навстречу идет…
– Где?…
– Я ждал тебя… пойдем. – Он боится встретиться со мной взглядом. – Нина сказала мне… что вы с ним… что ты узнаешь сразу.
– Как? – выдыхаю я.
– Стрелок. С крыши… с крыши трактира, туда забраться любой мог… Но выстрел, выстрел! Через всю площадь – и в сердце…
Я задыхаюсь, хватаю ртом стылый воздух.
– Поймали?
– Люди поймали. Увидели… ты ж знаешь, парень, как сейчас люди… – Сэр Оливер умолкает.
– Ну?!
– Толпа, – горько винится капитан. – Один дурак нашелся, ляпнул в запале не то… и страже достался тепленький труп. Опоздали.
– Умный, – бросаю я.
– Кто?
– Дурак… тот, что ляпнул не то.
Карел стоит у наших дверей, прислонившись к косяку. Из комнаты слышится неторопливый речитатив заупокойной молитвы.
Не знаю, сколько я смотрю… просто смотрю Леке в лицо. Долго, наверное. Что-то говорит отец Готфрид, настойчиво заглядывая в глаза. Потом появляется королева… и, видно, решает помочь мне по-своему: мир вокруг становится вдруг четче, обретает связность, время и звуки.
– Амулет с него сними, – говорит королева. – Нельзя оставлять.
Правда, вспоминаю я, нельзя. Привычно развязываю «счастливый узел». Кладу на стол. С удивленного лица королевы взгляд перескакивает на Карела. И я, спохватившись, спрашиваю:
– Где стрелок?
– Пойдем, – глухо отвечает Карел.
Стрелка бросили на заднем дворе. Он не слишком-то походит на человека… Ну да, толпа. Но все же, все же…
– Наш, – говорю я Карелу.
– Точно?
Еще бы не точно… Чем же тебя купили, Мелкий?! Ты ж… Мы ж тебе всю жизнь верили… всю жизнь… Ты ж был – своим!
– Знаю его.
– Так, значит, – цедит Карел. – Тифаний, значит… Эй, кто тут! Капитана ко мне, живо! Ах ты ж, сволота… Коней седлайте!
– Когда они уехали? Карел?
– Утром.
– Не догоним.
– Что-о?!
– Не догоним, говорю. Своих коней с нашими не равняй.
От Карела ощутимо полыхает яростью. А толку? Думаешь, я отомстить не хочу?!
– Серьезно, Карел… не догнать. Поздно.
– Да, – говорит через силу, – правда. Прости.