Я кивнула. Лаверн не была красивой и эффектной, как моя мама, но при этом казалась более заботливой. Ее руки были созданы, чтобы делать бутерброды. Нет, моя мама, конечно, тоже обо мне заботилась: каждый вечер вплоть до пятого класса выкладывала для меня одежду на утро, но у нее всегда был такой вид, будто она занимается не своим делом. Всегда оставалось чувство, словно мама делает одолжение. Лаверн была из тех матерей, которым не обязательно говорить спасибо.
– Мне ее отец подарил, – сказала я.
– Мне тоже, – подхватила Шорисс. Она провела рукой по моему рукаву. Щелкнул разряд статического электричества.
Отстранившись от сестры, я заявила:
– Выиграл в покер.
Эту фразу я сказала, обращаясь к Лаверн, и прозвучала она как вопрос.
У той слегка обвисла челюсть:
– Как ты сказала?
Я промолчала, потому что знала: женщина прекрасно все слышала. Было ясно, что мои слова и для нее кое-что значили. Лицо ее сморщилось, и она уже не казалась такой круглой и довольной жизнью. Мне она всегда напоминала только что накормленного младенца: напившегося молока и умиротворенного.
Лаверн сказала дочери:
– Ну ладно, детка. Ни пуха ни пера. Мне надо бежать по делам.
Шорисс бросила:
– Хорошо, спасибо, – и направилась к зданию.
Я стояла на ступенях, пока Лаверн не села обратно в «Линкольн». Я не видела ее лица за тонированным стеклом, но могла представить, как она смотрит на меня и мой жакет. Женщина знала, что это важный момент: я поняла это по тому, как она сжала губы, садясь в машину. И отвернулась: пока что не хотелось, чтобы она запомнила мое лицо. Это было только начало. Некоторые события неизбежны.
Только дураки думают иначе.
4
Широкий жест
Мама дважды в своей жизни делала мужчине предложение. Первый раз Клэренсу, сыну хозяина похоронного бюро. На Вечере белого танца в 1966 году Клэренс пригласил ее поехать с ним в отель «Паскаль».
– Если его любит сам Мартин Лютер Кинг, то и для нас не зазорно там побывать, – сказал он и засмеялся, что маме не особенно понравилось.
Все знали: и доктор Кинг, и Энди Янг, и весь Колледж Морхаус частенько захаживали в ресторан при отеле «Паскаль», славившийся своей легендарной жареной курицей. Но Клэренс говорил о том, что происходит наверху, в узких номерах, за плотными шторами.
– Это шутка, Гвен, – сказал Клэренс.
– Дай мне подумать, – колебалась она.
– Мы с тобой всерьез встречаемся уже два года, – уговаривал тот.
– Знаю.
– И сегодня особый вечер.
Мама посмотрела на него, такого красивого в синем костюме, всегда синем, никогда – черном. Черный костюм предназначался для работы, когда Клэренс маячил за плечом отца, обучаясь работе начальника похоронного бюро. В журнале мамино бледно-желтое платье с рукавами-фонариками и завышенной талией казалось элегантным. Готовое же не особенно нравилось, но она столько времени потратила на чертеж на кальке и обработку петель, что не могла его выбросить всего лишь из-за сборок на вороте и неудачного кроя.
Мама отвела взгляд и заметила красную гвоздику на сиденье рядом с Клэренсом.
– Ты потерял бутоньерку.
Она взяла гвоздику, вытащила шпильку из отворота его пиджака и принялась деловито прикреплять цветок на место. По радио Смоки Робинсон [10] жаловался, что «лучше вообще не пробовать меда, чем попробовать всего каплю».
Клэренс схватил маму за запястье – не слишком сильно, без угрозы, но крепко.
– Я уже оплатил номер.
– Оплатил?
– Я хотел побыть с тобой наедине в каком-нибудь приятном местечке.
Мама проговорила:
– Сегодня вообще-то Вечер белого танца. Ты берешь на себя слишком большую инициативу.
– В этот вечер девушки приглашают парней на свидание, но это не значит, что парни должны сидеть без дела.
Он улыбнулся. Зубы были ровные и белые, как мраморные надгробия.
– Хорошо, тогда позволь я приглашу своего кавалера, – сказала мама. – Давай помолвимся, а потом поедем в «Паскаль».
– Что-что?
– Ты возьмешь меня в жены?
Клэренс отпустил ее запястье, словно в буквальном смысле отказываясь от ее руки. Потер подбородок и мягкие волоски, которые начали на нем расти. Выглянул в окно. Мама начала нервничать, не перегнула ли палку. Она поставила на кон не только свои сердце и гордость. Отец работал на отца Клэренса, и мамины отношения с этим молодым человеком были выгодны для ее отца. И вообще, если не за Клэренса, то за кого выходить? В этом году она выпускалась из школы.
– Ты не хочешь быть со мной? – прошептала тогда мама.
Наконец парень ответил:
– Еще как хочу! Просто я немного иначе представлял себе нашу помолвку. Ну и ладно, давай помолвимся. Вот мы уже и помолвлены. Хорошо?