— Не буду, не буду заниматься. Я говорил уже о том не раз! Не буду! кому надо тот пусть и занимается.
Вероятно, Крушец слишком четко выполнял указания своего Отца, не теребить мальчика… И впрямь не только не теребил его, но даже нынче, в столь надобном вопросе обучения, не желал на него давить. Делая это наверняка нарочно, абы как можно дольше побыть подле Першего.
— Мой милый, — благодушно произнес старший Димург, он вельми крепко ухватил мальчика за плечо, придержав его подле себя. — Но если ты не станешь заниматься, навредишь только себе. Ведь на самом деле эти занятия нужны тебе, мой Ярушка… Только тебе. Когда вновь придут видения…
— Они не приходят, не приходят, поколь я тут у вас… Их нет! — с горячностью перебивая Бога затараторил Яробор Живко и шибутно закачав головой, рывком дернулся вправо, пытаясь вырвать плечо из цепких рук Першего.
— Тише… тише, мой бесценный, успокойся, — участливо молвил Господь, еще плотнее обхватив плечо мальчика, и неспешно присев на ложе, притянул его к себе. — Не надобно так тревожиться… Не надобно своенравничать, ибо сие враз не благостно отразится на твоем самочувствие. — Першему все же удалось остудить горячность Яроборки и прижать его к своему левому бока, слегка приобняв за спину. — Видения не ушли, — добавил он с расстановкой, словно стараясь достучаться в первую очередь до лучицы, — и не уйдут. Они всегда будут в тебе, и потому так важны эти занятия. Ты, мой милый, должен научиться их правильно воспринимать, и тогда не будет обмороков, переживаний столь тягостных для тебя. Кали-Даруга нарочно сюда прибыла, чтобы обучить и помочь тебе. Потому я прошу тебя, не противься занятиям. Порадуй меня своим согласием и старательностью.
— Нет, — глухо дыхнул в сакхи Зиждителя, юноша, вжимаясь в его шелковисто-струящуюся материю лицом и тем самым хороня себя. — Не буду соглашаться. Пусть мучают видения, лишь бы быть подле тебя… тебя.
Яробор Живко стремительно вскинул вверх руки и обняв Бога за грудь еще плотнее вжался в него так, точно жаждал… желал… мечтал в нем раствориться.
— Так нельзя, — вкрадчиво сказал Перший, и, склонив голову, нежно притронулся устами к макушке мальчика, легким дуновением слов всколыхав там густоту вьющихся волос. — Нельзя, чтобы мучили, изводили. Нужно быть покладистей.
Ярушка порывисто закачал головой, наново проявляя строптивость, не желая не то, чтобы заниматься, не желая даже слушать поучения старшего Димурга. Понеже четко осознавал, стоит ему научиться правильно принимать видения, как его незамедлительно отправят на Землю к людям… К людям к которым он чувствовал тепло, одначе жаждал находится подле тех кто был естеством своим близок к его основе Крушецу.
— Я в тех жизнях жил подле вас, — обидчиво отозвался Яробор Живко, уже не впервой сказывая эту фразу и защищаясь ею словно щитом от Земли.
— Нет… всегда жил на Земле. Я же говорил тебе. Да, бывал с нами, общался, — терпеливо пояснил Перший и наново поцеловал мальчика в волосики. Бог бережно ухватил перстами подбородок, слегка приподнял его голову и воззрившись в зеленые, будто прикрытые сверху карими вкраплениями глаза добавил, — общался, говорил… Но будучи человеком всегда жил на Земле. И днесь должен жить, потому мы от тебя и хоронились, оно как страшились, что ты начнешь упрямиться и своевольничать… Так как поступаешь теперь, и не пожелаешь выполнять положенного тебе. Ты меня весьма огорчаешь своим поведением, своими словами. Ты должен понять, мой Ярушка, коли ты не вернешься на Землю, не продолжишь человеческую жизнь, тогда не сумеешь приобрести, положенного божеству состояния… Тебя нужны человеческие чувства, страсти, такие как радость, веселье, любовь, боль, обиды, горечи. Тебе нужна человеческая чувственность и люди, с каковыми тебя роднит плоть.
Перший говорил эти слова уже много раз, и Яробор Живко все понимал, принимал, но не представлял себе, как теперь познав суть Богов, сможет вернуться к людям. Как должен днесь вести себя с ними, о чем говорить, а о чем молчать… и вообще как поступать. Кали-Даруга призванная ему в том помочь, мягко убеждала, что мальчик должен вести себя с людьми как прежде, не чем не высказывая своей уникальности, не объясняя где был и чему стал очевидцем. Ибо влекосилы и кыызы, успокоенные марухами, думают, что он направился в расположенную на одной из горных гряд пещеру для общения с Богами и вмале вернется… Он вернется, абы передать повеление Зиждителей, вести своих людей в Дравидию, в земли с мягким и теплым климатом, каковой благостно скажется на состоянии юноши.
— А как же знания Китовраса заключенные в пирамидальных храмах? — вопросил Яробор Живко лишь только услыхал, пояснения демоницы. — Ведь влекосилы считают меня золотым человеком и идут в Дравидию по этой причине.
— Те пирамидальные храмовые комплексы, — приятно-певуче протянула Кали-Даруга. — И впрямь хранят знания, но не для нынешних людей… В них вам господин и подавно входить не нужно. А людям вашим следует ступать южнее. Там, куда вас направят марухи, живут люди с примитивным уровнем жизни. И вы, придя к ним, принесете свои знания, веру и научите их почитать Господа Першего, построите им грады. И, сами будете жить, как и положено вашему сану. Вы станете княжем, повелителем, раджой… Нет! Лучше рао. Да, вы будете рао влекосил и кыызов.
— Мой драгоценный Ярушка, — дополнил свою речь Перший и теперь ласково облобызал лоб мальчика и его очи. — Будь покладистым, прошу тебя, порадуй меня… Пообещай мне постараться и позаниматься с Кали-Даругой.
Юноша туго вздохнул и резко сомкнул свои очи, або был не в силах смотреть на столь близко нависающее над ним лицо Бога. Он не мог не уступить и одновременно всеми фибрами своего естества не желал давать обещания… Обещание, которое нужно было, потом исполнить. Тугая слезинка выскочила из уголка правого глаза мальчика, она, кажется, с трудом пробилась через тончайшую щелочку, оставленную неплотно сомкнутыми веками, и, соскользнув по щеке, улетела куда-то вниз… в материю его сакхи.
— Господь Перший, — подала голос Кали-Даруга, несомненно, ощущая тяжесть, охватившую не только юношу, но и лучицу. — Не стоит давить на господина. Нужно время. Время есть. Родитель сказал, чтобы мы не тяготили мальчика, это вредно для него… для него и лучицы. Дадим ему отдышаться.
И вновь рани Черных Каликамов толкуя с Богом, почитай не шевелила губами, разговаривая на доступном только им языку, который не улавливало человеческое ухо, а возможно и сам мозг, впрочем, порой тот говор звучал, как резкие щелчки, треск, скрип и стонущие звуки, воспроизводимые единым мотивом. Старший Димург приник губами к очам юноши, точно похищая смурь, и нежно подхватив его тельце, поднял на руки, прижал к груди, принявшись ласково поглаживать по голове и спине.
— Чем дольше он тут. Тем тяжелее будет возвращение, — дыхнул Перший, также слышимо для одной демоницы и медлительно поднялся с ложа. — Живица там прибыли, как ты и просила твои служки. Я повелел Трясце-не-всипухе их разместить на маковке, но она после отбытия малецыка Вежды, как мне, кажется, совсем плохо соображает. Так, что поколь я буду знакомить Ярушку с нашими дорогими малецыками, сама утряси тот вопрос… И как-то встряхни Трясцу-не-всипуху, что ли… только прошу не испепели.
Рани Черных Каликамов широко улыбнулась Господу и нежно огладив перстами тыльную сторону его длани направленную в ее сторону, двинулась вслед за ним к выходу из комли.
Прибывшие служки-демоницы сменили отбывших вместе с Седми ее младших сестер, в которых после обряда отпала, как таковая необходимость.
Глава вторая
Старший Димург внес Яробора Живко в залу крепко прижимая его голову и притулив лицо к собственному плечу так, чтобы при перемещении из комли, последнему трепещущие полы завес не повредили зрение. Впрочем, сразу войдя в залу маковки, убрал ладонь от головы юноши, и неспешно спустив его с рук вниз, поставил на гладь пола.
— Познакомься, Ярушка, с Господом Мором из моей печищи, — представил Перший своего сына, а вернее по занимаемому в печище положению брата, поместившегося подле пустого кресла. — И с Богом Велетом старшим из сынов печище Атефов.
Яробор Живко токмо мельком зыркнул на Мора и тот же миг уставился на Велета, каковой мощной горой возвышался в центре залы, подпирая ее свод собственной головой, отчего серые полотна облаков, точно поднырнув под прямые, жесткие, черные волосы Бога всколыхнули некогда зримую Владелиной склеенность, слегка их намочив и придав сей залащенной поверхности стальной оттенок. Это был массивно скроенный с сильным костяком и большим весом Бог, верно вдвое превышающий находящихся в помещение Димургов. Он дюже сильно сутулился, и, похоже, клонил вниз голову оттого, что на его спине отложистой горой торчал невысокий горб. Сами мышцы, выпирающие на плечах, предплечьях, бедрах, лодыжках, оголенной груди смотрелись дюже ребристыми и напоминали корни деревьев. Казалось они, испещряя части тела, не столько проходили под кожей, сколько над ней, едва касаясь ее своим краем, а потому воочью перекатывались туды…сюды по той поверхности, весьма рыхлой и по виду похожей на вскопанную почву, снятую лопатой. Цвет кожи у Велета был смуглый, и подсвечивался золотым сиянием, хотя порой она чудилась лишь насыщенно желтой. Уплощенное, округлое лицо с низким переносьем и приплюснутым носом, где могутно выпирали вперед массивные скулы, сохраняло общие признаки кыызов и явно указывало на их Творца. Узкими, черными были глаза Бога, с весьма сильно просматривающимися вертикальными складками кожи полулунной формы, прикрывающих внутренние уголки глазных щелей в области верхних век.