— Два парашюта, — докладывает Шарп. — Вон еще один.
Мало что упомнишь, когда вылеты без передыху.
В день, когда идем на Париж, солнечно и видимость повсюду отличная. Заходим с запада, и, подбавив оборотов и натянув свою бронекуртку, начинаю рассматривать «Максима» и Елисейские поля. Вижу Эйфелеву башню и реку, почти все прочее, пожалуй; ведь есть время приглядеться.
Коли спросят, отвечу, что бывал в Париже, да вот путешествие на «летающей крепости» — больно хитрый способ посетить что-либо. Как ни ярко солнце, как ни чист воздух, ничего толком не видишь, когда до места четыре мили вниз.
И принимают невежливо. Никогда не обрадуются нашему появлению.
Настанет час, вернусь я в Париж, засяду в уличном кафе, поджидая, чтоб сел кто-то рядом и выслушал мой рассказ. Я объясню тому человеку, что мы вовсе не желали расколупать его страну. Всегда старались бросать бомбы только по нацистам. Но с двадцати тысяч футов не отличить нацистов от остальных людей, никого детально не рассмотришь.
Большой бенц
Снова на Берлин.
Проходя сквозь зенитный заслон над городом, одна из «крепостей» соседнего звена слева подалась с ревом на снижение, навстречу пальбе снизу. Самолет горит. Все четыре винта еле крутятся. Может, пилоту надо отомстить за что-то личное и он хочет удостовериться, что его бомбы легли куда надо ... или от пилота лишь кровавое месиво на кресле, и приборы разбиты, и второй пилот уже труп, и самолету боязно идти дальше в строю?
Наш строй разметало. Действуем в одиночку, увертываемся от зениток. Обороты довели до двух четыреста...
Часть своей эскадрильи обнаруживаем напротив.
— Истребители почти по курсу, чуть выше, — докладывает Бэрд.
Они мелькают, пересекая нам путь чуть не перед самым носом, и — вверх.
Сначала кажется, что это другая эскадрилья тяжелых бомбардировщиков, вытянутая в неладном порядке. Но это не бомбардировщики. И слишком их много. Это истребители.
— Наших я столько не видал ни разу, — говорит Кроун.
Заговорил пулемет — Кроун принялся за дело.
Какие-то «пятьдесят первые» рыскают впереди над нами. А я все думаю, какой же национальности та толпища.
Им недолго было развернуться. Цугом идут справа, заходят на нас.
— На подходе, — глухо вскрикиваю я.
Ведет Сэм. Обороты в норме. Двигатели в порядке. Остается мне сидеть и глядеть, как те приближаются на малой скорости. Бесконечный поток «сто девятых» и «сто девяностых». Одни проходят выше, другие ниже, а еще полдюжины устремляются прямехонько на нас.
Не знаю, испуган ли я. Оцепенел, и все тут.
Летит «сто девятый», он ближе и ближе, палит вовсю. В пулеметных гнездах мелькают желтые вспышки.
Едва не задел он нас, был в нескольких дюймах.
Наверное, верхняя наша турель дала ему как надо. В общем, жил он десятую долю секунды, прежде чем врезаться в «крепость» заднего звена.
Все наши пулеметы в работе. Самолет словно готов рассыпаться от тряски.
— У меня кислороду чуть-чуть, — это Шарп. Голос у него, как у заблудившегося малолетки.
Кроун ползет в хвост с баллоном кислорода.
— Шарпу попало в ..., — рассказывает, вернувшись к своему шлемофону. — Двадцатимиллиметровка пробила у нас задний люк. Да весь хвост в дырьях.
«Сто девяностые» расколошматили целую эскадрилью позади нас...
— Всех разметало, — сообщает Шарп. — Один врезался в ведущего, три взорвались, еще два куда-то делись.
Небо широкое, голубое и пустынное, если не считать «крепостей». Эскадрилья «патфайндеров» появилась, курс у них на Берлин.
— С просрочкой, — цедит Бэрд.
Мне легко сосчитать цилиндры у этого П-51.
А что те ушли, можно сильно сомневаться.
— Вернутся, — говорит Сэм. — Всем быть в готовности. — Голос у него выше и резче обычного, как всегда, если Сэм взвинчен.
Но они-таки не вернулись.
Когда мы снизились над проливом, Шарп пришел вперед. Штаны все в крови. Он повертывается спиной, спускает штаны, чтоб показать рану.
— Почти уже не кровит, — улыбается.
На левой щеке у него глубокая царапина.
— С запасом хватит на «Пурпурное сердце», — заявляет Льюис.
— «За исключительную доблесть и за дырку в...», — отвечает Шарп.
Двадцатимиллиметровик разорвался прямо перед крылом, выкусил управление боковыми шторками четвертого номера.
У Шарпа еда висела возле дверцы, и осталось от провизии немножко трухи из солодовых таблеток.