Что скажешь, когда дурачатся в предвыборной президентской кампании? Дьюи проводит год напролет, притворяясь, что ничего такого и в помине нету, а Рузвельт выступает с заявлением, что он просто рядовой солдат в едином строю. Если народу нужно, он останется на посту как настоящий солдат.
Можно ли строить политику на этаком притворстве?
Быть президентом Соединенных Штатов — серьезнейшее в мире занятие, и кого считают подходящим для такой работы, действовать должны согласно подлинным своим намерениям.
Порой я останавливаюсь на мысли: а что произойдет, ежели вдруг выпадет мне случай увидеться с Рузвельтом?
Наверное, сперва я отдам честь, а пригласит садиться — сяду, и если спросит, что у меня на уме, постараюсь ответить как только смогу прямо и правдиво.
Скажу: если вы президент государства, которое существует для людей, осуществляется людьми, ими создано таким именно, так скажите людям, что же готовит их правительство, в особенности государственный департамент, которому полагается вырабатывать способы, как нам ладить с другими народами других государств.
Отдам потом честь, покраснею наверняка до чертиков и — кру-гом, и вон оттуда, пока ноги еще держат.
Мечта-то большая... выйдут из народа руководители, умеющие думать, умеющие действовать, ибо выросли в народе, лучшие из нашей среды, самые понятливые, самые внимательные, самые уважаемые, самые подходящие. Далеко до этого... миллион лет до этого, может быть... и, может, мы не движемся вперед... может, соскальзываем вспять.
Мечту именно сейчас мутузят вовсю. Всяк кроет конгресс, и, видимо, конгресс заслужил, чтоб крыли его вдоль и поперек. Но ведь такие конгрессмены достойны самих людей, которые их туда заслали.
Надо держать ухо востро, чтоб оставаться гражданином при демократическом развитии. А кто не развивается сам, тот не в состоянии долго держаться демократии. Многие сбились в последнее время. Лет десять назад истинных граждан было больше. А теперь полно развелось таких людей, кто не полагается на народ, в них вообще нет ни веры, ни доверия.
Выход один. Если ты собираешься все-таки участвовать в выборах, то разберись, за что голосуешь, за кого и против кого. Если это азбучная штука, значит, очень многие слабы в азбуке. Коли же это — проще некуда, то и закон всемирного тяготения прост и он всегда себя проявляет.
...П-51 проходят невысоко надо мною, а я лежу на солнышке. Завтра на Берлин... Может, большой бенц... может, буду дома в ноябре.
Десятеро парней
Вернулись из очередного налета на Шербур. Я совершенно измотан. Зенитки там стреляют всегда по-бешеному. Наша группа рассыпалась. Почти всю бомбежку пришлось провести на тридцати тысячах.
И все же дома мы довольно рано. Лежу на койке, уставясь в потолок. Сэм уже почивает, что-то бормочет во сне. Я его знаю очень давно. Вместе были в колледже. Но сейчас вижу, что в действительности я его совсем не знаю.
С детства мечтаешь сколотить свою компанию, и не просто ватагу ребят, а свою команду, чтоб всюду и во всем вместе.
Но такая все никак не получалась.
Выдающийся экипаж столь же большая редкость, как и выдающаяся бейсбольная команда. Встречается раз в сто лет. И мне кажется, если не складывается такая, ничто тут не поможет. Намеренно ее не сделать.
Все вместе мы — обыкновенные, лучше, чем некоторые, и ленивее, чем многие.
Но вот взять Сэма. Весьма занятный тип. Большой и забавный, но не просто большой и не просто забавный. Складом ума довольно своеобразен. Может разить, как ножом. Ничего никому не спустит. А уж ответит, как отрежет, быстрее и остроумнее всех.
Но бывает, находит на него какая-то мрачность. О войне я с ним еще ни разу не говорил так, как с Мэком. Больше разговоров у нас о доме, о том, куда мы сразу по возвращении двинем и за какими девушками приударим. Я могу сколько угодно слушать Сэма о его похождениях. Иногда по ночам лежим с ним часами без сна, а он все рассказывает о своих ночных затеях в Омахе, или Лос-Анджелесе, или Денвере, о том, какие парни были у него в друзьях и что они тогда вытворяли. Я просто лежу и время от времени одобрительно хмыкаю, а он все говорит. Некоторые истории я выслушиваю по десять раз, и они мне нисколько не надоедают.
Но до само́й войны Сэму дела нет. Он живет только тем, как бы побыстрее отсюда выбраться. Его мало волнует и чувство долга. У него одно желание: поскорее покончить со службой и — домой. Когда Сэм в настроении, то летает как бог. Самолет знает вдоль и поперек.
Теперь обо мне. Меня должны были направить в истребители. До сих пор гложет, что не вышло. С Сэмом никак не сработаться. Не получается, чтобы без слов становилось ясно, что ему надо. Если сделаю что-то прежде чем он скажет, обязательно окажется не то. В воздухе нам тяжело друг с другом. Поразительно, на земле у нас с ним все в порядке, стоит только почувствовать ее под ногами. Но в самолете он просто комок нервов, и уже не раз я был готов поменяться с кем угодно в другой экипаж.