Возможно, какие-нибудь фанатики авиации и поднимут крик, что это из-за командования нам не удалось как следует показать себя. Может, так оно и есть. А может быть и нет.
Большинство из нас не против разделить с другими эту войну.
Только одно имеет значение — победа, а к ней есть только один путь.
Вот мы и на своем поле. Грузовика все еще нет, и я захожу за хвост самолета и ложусь на траву.
Это был самый заурядный рейс, никаких зениток, никаких истребителей, даже не пришлось пристраиваться, чтобы выпустить бомбы. Просто по прямой, потом разворот вправо и домой в тиши бело-голубого, залитого солнцем пространства.
Все зенитки были пристреляны ниже, по танкам, рвущимся сквозь заграждения, и «джипам», пылившим на дорогах Франции.
Наконец появляется грузовик, и мы спешим переодеться, чтобы поспеть к радиопередаче. Ждем ее безрезультатно весь день, а мыслями там, где извивающаяся линия десантных судов и где упали бомбы, сброшенные сквозь облака в пустоту.
Один раз я взглянул туда, на юг Франции, и попробовал представить, как там.
Я бывал в Париже, Авре, Нанси, Гавре, Сен-Дизье, Шербуре, Кале... Я знаю, как зелены поля Нормандии. Но не видел никаких дев, пролетая над Орлеаном. Мне знакомы солнечные блики на Сене, поляны цветов и вырастающие из тумана горы в Альпах, к востоку от Шалона.
Теперь могу рассказать об искореженном небе Парижа, о вспышках зениток над всеми этими городами и портами. Когда напьюсь, может быть, расскажу об абвильских молодчиках Германа Геринга, которые заявляли, что будут ковырять в зубах лонжеронами «летающих крепостей». Но о них не стоит рассказывать, потому что они все либо на том свете, либо куда-то исчезли еще до того, как я вошел в игру.
Но я бы мог рассказать о группе маневренных «мессеров-109», которые некоторое время обретались над Туром.
Сейчас кажется, вроде этого никогда и не было. «Крепость» в небе, на расстоянии от трех до шести миль вверх от всего этого, и единственное, что здесь реально, — элероны и рычаги управления двигателями, штурвал и педаль руля направления, кислородная маска, забитая слюной.
Зенитки становятся реальностью, когда цапнут за крыло или продырявят бензобак. Остальное время это просто жуткое видение из мягких черных клубочков и желтых вспышек за окном кабины.
Вполне реальны «Мессершмитты-109», когда они заходят сверху слева, мигая посадочными огнями. И чересчур реальны, когда открывает пасть верхняя турель, носовой пулемет начинает строчить, а от удара двадцатимиллиметровки отлетает у самолета полхвоста.
Однажды я видел Шарпа в залитом кровью комбинезоне, он все выкручивал шею, чтобы увидеть свою рану. Я видел ногу с раздробленным коленом и разможженный череп стрелка, ноги оторвало у него как раз ниже бронекуртки. И был этот парень таким же мертвецом, как любой, кто полег сегодня на берегу. Убитый в небе — что убитый в траншее.
Но в «крепости» не бывает столько смерти, сколько в окопе. И запах ее до тебя не доходит, и звуки тоже; каждую ночь, пока удача с тобой, ты спишь на одном и том же месте и постель твоя всегда наготове, суха и удобна.
Я думаю о тех парнях на земле, что бредут по дорогам, продираются сквозь заросли, всегда настороже, всегда наготове, и, надеюсь, с делом своим они справятся нормально.
Теперь все иначе, чем накануне. Теперь я сам хочу сесть в свою большую птицу и опять лететь на задание.
С тех пор как кончил летное училище, мне ни разу не доводилось испытать жажду боя. Теперь она во мне.
День спустя
Холодно утром, мрачно и тихо. Вылетов нет. Мы сидим около приемника в комнате Флетча и слушаем радио, передают какие-то невразумительные сообщения, от них никакого толку.
К ленчу прибывает пара транспортных самолетов, в них новые экипажи, совсем свеженькие, невинные, они заполоняют всю столовку. На кухне мяса было на три дня, но когда в половине второго я туда протискиваюсь, то получаю лишь позавчерашнюю котлету.
Заходит Парада, а я сплю. «Пошли в оперативку,— подымает он меня. — Там сообщат задание».
Мы сидим в оперативном отделе после обеда, ожидая «добро» на вылет.
Туман покрыл самолеты, и ни слуху ни духу ни о каких вылетах.
Но никто особенно не зубоскалит. Позавчера, когда шла война только в воздухе, мы бы все изворчались, но с тех пор война изменилась, и теперь все права ругаться у тех, кто сейчас в Нормандии.
Сегодня у нас какой-то Голливуд да и только. Все вроде как не взаправду. Но никто будто не замечает. Солдаты строчат на машинках, наполняя и без того забитые картотеки. Дени изображает из себя сотрудника оперативного отдела, а командир части Мартин воспринимает это спокойно, будто так оно и е^ъ и Дени лучший помощник.