Шарп изрекает:
— Ну вот мы и лишились девственности.
— Как сказать, — возражает Кроун. — Я ничего не разглядел.
Мы были там, теперь мы дома. Растягиваюсь на охапке бронекурток и закрываю глаза. Обошлось без пробоин, и хвост не оторван. В этот миг никуда на свете меня не заманишь.
В складе не протолкаться, пахнет конюшней.
— Ну как? — спрашивает кто-то.
Оборачиваюсь — священник, католический. Он улыбается мне. Знает, что я новичок.
— Плевая прогулка, — отвечаю. — Весело размялись. Двое сбитых. Два экипажа погибли, все до единого человека.
В два счета улыбка сошла с его лица.
Идет к следующему парню, а кто-то, слышу, добавляет, что те были из верхнего эшелона.
Мы-то были в другой группе, не в их.
— На триста шестьдесят развернулись над целью, — доносится голос, — а там «мессеры-стодевятки» засели в облаках.
Никто не видел тех истребителей. Напали против солнца, единственный заход сделали. Одна «крепость» взорвалась, другая загорелась и пошла вниз. Ля Француз был в первой из них, а второй пилот, что пьяный будил меня вечером, находился в другой машине.
— Бедняга тот, паршивец, предвидел, что с ним будет, — высказывается мнение.
— Знал, что его очередь.
Вот так обсуждают этого второго пилота.
Но о Ля Французе ничего подобного не заявишь. Такой жизнерадостный был в последнюю нашу встречу. Гнал на велосипеде за милую душу. А ныне от него ничего не осталось.
Я думал о нем все время, пока тянулся отчет. Выпил три чашки кофе, но Ля Француза не мог выкинуть из головы.
В помещении становится жарко, а солнечный свет все золотистей. Ля Француз погиб, что проку рассуждать о нем дальше. Я-то здесь, я-то живой.
Выхожу во двор, Билли Беренд подкатывает на велосипеде.
— Время раннее, — говорит, — давай прогуляемся.
Я с ним не так чтоб в особой дружбе. Его комната в другом конце коридора. Сам он вечно улыбается.
Катим с ним по дороге, сворачиваем на другую. Вот церковь, старые седые стены, вот дома с соломенными крышами, вот ребятишки волокут полную тележку с бутылками молока, вот илистый пруд с грязными утками посередке.
Нет слов, до чего тут мне хорошо. Просто двигаться, просто катить по дороге, крутить педали, дышать и похохатывать, не ведая, куда ведет эта дорога, да и знать не надо. Мир бесконечно большой, зеленый и невозмутимый, бесконечно зеленый.
Мы не возвращались допоздна.
Дом вторых пилотов
Живем мы с Сэмом в доме вторых пилотов, который кличут так невесть почему — тут размещают и вторых, и первых.
Полкомнаты Сэму отведено, я ближе к окнам. Вот койка счастливая, вот — невезучая. На этой восемь человек сменилось за три месяца, пока той пользовался парень, теперь вернувшийся в Штаты. А нам что за разница, мы-то в одном экипаже.
Среди обстановки — пишущая машинка, моя «Корона», видавшая виды. Письменный стол с двумя ящиками, первый набит дамскими письмами, от приятельниц полоумных, от миленьких, от прочих, а про пару приятельниц уж и не скажу, кто они есть.
На столе разрезная картинка — дама с роскошным бюстом под куском плексигласа, на случай, если недостанет нам слов при сочинении писем. Стоит тут лампа с битым верхом, был и приемник, кем-то позаимствованный некогда у сержанта, но спустя месяц тот сержант явился и забрал радио, так что слушать Синатру надо идти к соседям.
Два шкафчика. Ведро, употребляемое и для мусора, и для воды. Кастрюля, чтоб класть туда яйца и варить с помощью кипятильника, который обычно барахлит, а если исправен, то работает так, что яйцо сварит не больше чем за час, считая по Гринвичу.
С потолка свисал прежде весьма изящный стеклянный абажур, но я упражнялся однажды в подаче — теперь на палке висит голая лампочка.
Есть камин, но мы не топим, на окрестных деревьях не сыщешь сухого сучка. В углу два щита для затемнения, один другого безобразней, днем глядеть противно, а к ночи вставишь их в окна, так заведомо ни свет не пройдет наружу, ни воздух оттуда.
Над койкой, снизу вверх, изображения Маргарет Саллавен с челкой, Джейн Рассел с ножками и заманчивой дамочки по имени Дорис Меррик. Слева от мисс Меррик пусто, просто угол комнаты, а справа «патфайндер». Далее Ингрид Бергман, волосы отросли после роли Марии. Далее Элла Рейнз в «Янки», еще П-51, кем-то тут приколотые, и еще кралечки, а в нижнем углу потрясная картинка Морин О’Хары.
Мой китель обычно висит на гвозде и обычно грязен благодаря моим стараниям: при попытке почистить его грязь лишь забивается крепче. На лацкане кителя парашютная пряжка, меня поэтому часто спрашивают, прыгал ли я с парашютом. Отвечаю то да, то нет. По правде, не прыгал, но почему иной раз и не приврать? Пряжку подарил мне приятель, ничего больше не нашел.