Когда очнулся от грез, то не сразу понял, где именно нахожусь. Я сидел голым в углу купальни, моя рука еще сжимала обвисший член, а ноги и пол кругом были залиты спермой. Потом вспомнил, что, выбравшись из подвала, сразу поспешил сюда, чтобы очистить тело, но, видно, заснул от усталости. Сквозь закрытые ставни пробивается яркий свет дня, нужно спешить, пока меня не начали искать. Да, италика оставим на потом, а то, если так будет и дальше продолжаться, я из-за него еще не раз постираю рясу.
Меня давно уже ждали в зале дознания и даже принесли туда завтрак. Дамьен де Совиньи уже был вздернут на крюк, с заломленными назад руками, а палач с помощником ворошили горячие угли и раздували меха, чтобы они жарче горели.
Я поприветствовал брата Франциска и отметил, что у него сегодня довольно здоровый вид, о чем сказал. Брат обрадовался, услышав похвалу из моих уст, но опять поник, узнав, что сегодня у нас пытка железом, от созерцания которой он может вернуть свой завтрак обратно.
— И даже гостию? — с надеждой в голосе, что этого не произойдет, спросил он.
— И в особенности гостию, — назидательно произнес я, — поэтому, как проблеваться захочешь, пей воду. Ты что — в первый раз?
Он кивнул. Мне даже стало его жаль:
— Послушай, клещи тебе в руках держать не надо, для того, чтобы писать — есть нотарий, просто сиди за столом и задавай вопросы. Ответы на них у нас уже тоже все есть, главное, чтобы тебе на всё дали тот же ответ. Если я иду отлить, пытка не прерывается, если у тебя какая оказия случилась — то я продолжаю. Понял?
Моргнул, значит, все в порядке. Меня так же учили в застенках Тулузы, вот там это ремесло передавалось из поколения в поколение.
Комментарий к Грезы
За основу взяты реальные показания Аларассис перед инквизиционным трибуналом, но адаптированные под описываемое время
========== Мне решать, кто грешен ==========
«Брат принес мне крест и велел плюнуть на него и топтать его ногой, отрекаясь трижды от Иисуса. Я был этим совершенно потрясен и отказался. Тогда брат сказал мне, что так надо, что это правило ордена Храма: и, если я не подчинюсь, они хорошо знают, как они должны поступить… Тогда я отрекся от Иисуса трижды устами, но не сердцем и плюнул рядом на крест только один раз и не стал топтать его ногами».
«Братья поставили в центр стола каменную голову с четырьмя лицами, с пустыми красными глазницами, горевшими как солнце, и все ей поклонились».
«После возвращения из Палестины я получил разрешение от моего магистра жить в содомском грехе с тремя братьями».
Вот это все — мы вытягивали по словам из нашего пленника до ночи, пока он не превратился в живой мешок костей и горелого мяса. Не понимаю, зачем люди готовы претерпевать муки, когда все равно признаются в этом под пытками? Новичок — брат Франциск, оказался крепким малым: только пару раз выбегал из пыточной, а один раз надолго потерял сознание, и спал как младенец под крики испытуемого.
Дамьен де Совиньи был обвинен в богохульстве, идолопоклонстве и содомии, и настолько сломлен, что подтвердит все, что здесь записано, сотню раз. Архиепископ должен быть нами доволен.
Устало я потянулся, и почувствовал, что должен прямо сейчас посетить моего прекрасного юного пленника, чей образ бередил мне сердце весь день. Неужели и он позволит мне вот так терзать свое идеальное тело раскаленными щипцами? Будет кричать, извиваясь от боли, когда кнут будет жарко целовать полукружия его белоснежных ягодиц, оставляя кровавые следы, или когда острые зубцы тисков будут впиваться в его мошонку? Будет молить о милосердии и клясться в покорности, лишь бы остановить пытку? Пребывая в приподнятом настроении, пошатываясь будто пьяный, распаленный образами в своем сознании, я вошел в комнату и опять повесил светильник на крюк. Пленник проснулся, приподнялся на одном локте, а другой рукой попытался прикрыть свой пах. Цепь, сковывающая руки, натянулась. Я присел перед ним на корточки, внимательно рассматривая.
— Мы сегодня прибирались у него, так что — не извольте беспокоиться за чистоту вашей рясы, святой отец! — раздался позади меня голос палача. Пленник дернулся от страха и весь сжался.
— Иди пока. Отдохни, — ответил я палачу. — Он скован, меня не тронет.
— Если что — кричите, я рядом.
— Не бойся меня, — сказал я пленнику, — я хочу на тебя посмотреть. Хочешь почитать, что поведал нам сегодня твой друг, Дамьен де Совиньи? — я вынул пергамент.
— Я не умею читать, — я впервые услышал его голос, такой молодой, по-юношески нежный, спокойный, хрипловатый, и в тоже время — певучий. — Сам читай, если нужда есть.
Я поднял бровь, удивленный подобной бравадой. Я-то думал, что он сейчас будет меня умолять… Поднявшись, подошел ближе к светильнику и начал читать, после каждой фразы, обращая взор на моего пленника, пытаясь увидеть его отклик на услышанное. Он повернулся на спину, вонзил свой небесный взгляд в свод потолка, сложил руки в молитвенном жесте на груди и начал шевелить губами.
— Ты что делаешь?
— Молюсь за душу брата моего Дамьена… и за вашу, святой отец, и за душу того безымянного палача, что был сегодня с вами.
— Разве душа твоего нераскаявшегося брата достойна молитв?
— Да, святой отец. А ты как различаешь господни души на достойные и недостойные?
— Святая церковь вправе это делать.
— Решать за Господа? Только Господь Всемогущий по молитвам нашим спасает любую душу, которая пожелает спастись. А церковь…
— Еще слово, — прервал его я, — и ты пойдешь по обвинению в альбигойской ереси!
— Не все ли равно, святой отец, за что меня сожгут на костре? Есть ли разница в признаниях, что я сделаю или уже сделал брат Дамьен, или еще сделает брат Жан-Мари Кристоф? Скажи мне, святой отец, — он повернул ко мне голову, стараясь найти ответ.
— Ты даже не обучен грамоте, а имеешь наглость рассуждать о вещах божественных! — воскликнул я и почувствовал, как во мне закипает гнев. Скорее на себя самого, что я опустился до того, что разговариваю с безродным крестьянином, который мнит себя мне равным.