— Ага, может быть, ведь это мисс Идеал. Она даст тебе медаль. Если бы это был я…
— Если бы ты не попадал постоянно в передряги со своими тупыми друзьями, косящими под панков…
— Ты не знаешь, о чем говоришь…
Снова они за свое. В последнее время они только спорили. Лорелей пыталась отстраниться. Она вытащила из сумочки бутылку воды и пила, холодная жидкость текла по ее горлу. Они ехали на восток, к солнцу. Лорелей пыталась расслабиться, но это было невозможно, пока близнецы ссорились. Она представила, как мама преследует машину, и вдруг она подумала, что мама их догонит. Чем скорее они доберутся до аэропорта, и она пройдет врата, тем меньше будет переживать, что мама попытается остановить ее.
— Думаешь, она больше не будет с тобой разговаривать? — спросила Дженнифер.
— Да, скорее всего, — сказала Лорелей. — Если и заговорит, то не сразу. Она умеет дуться.
— Плохо дело. Может, она расстроится не так сильно, как ты думаешь. Может, оттает.
— Ты не видела ее в злости. Я люблю ее, да, но когда она злится, компромисс невозможен. Я могу заслужить ее хорошее отношение только постоянным послушанием, но этого не будет. И это обидно, ведь без папы и она будет одна. Но она же не думала, что я буду жить дома вечно?
— Ты поступаешь правильно. Ты не пытаешься ранить ее. Ты просто делаешь то, что лучше для тебя, слушаешься сердца.
— Знаю, — Лорелей вздохнула. Вина давила на нее, она пыталась смириться с правдой. Она почти бросала маму, но, если бы оставила начатое, предала бы себя. Ее мама и пение дали ей жизнь. Музыка заставляла Лорелей ощущать себя живой, целой, когда она пела, она была связана с телом и миром вокруг себя. Стоило ли это счастья мамы? Она надеялась, что они поладят, но этот день наступит через много недель, а то и месяцев, и этот ее поступок забыть будет непросто.
Аэропорт был белым в утреннем свете, полным машин. Снаружи было несколько полицейских машин, они направляли движение, свистели машинам, что долго стояли на парковке. Дженнифер подъехала к зданию, Лорелей выпрыгнула из машины. Джошуа задремал на заднем сидении, приоткрыв рот.
— Удачи, — Дженнифер обняла кузину. — Позвонишь, когда доберешься туда, ладно?
— Да. Спасибо за все, Джен. Ты знаешь, что ты лучшая?
Дженнифер села в машину и уехала. Лорелей прошла в здание. На первом этаже аэропорта потоки людей ждали, пока пройдут проверку. Ее желудок мутило. Она смотрела на большие часы в терминале, переживая, что мама вот-вот появится и утащит ее домой. Она задумалась, не вызовет ли ее мама полицию после записки Лорелей. Они не могли остановить ее, да? Ей было восемнадцать. Она имела право сесть на самолет. Лорелей пыталась не думать о таком.
Очередь медленно шла вперед. Чуть больше недели назад она обнимала маму в аэропорте. Любовь ее матери была осязаемой, когда она обнимала Лорелей. Она задумалась на миг, верно ли поступала, было ли справедливо оставлять маму одну. Но что было справедливым? То, что ее отец резко умер? Что Лорелей должна была жить в клетке?
Один из стражей поманил ее, и она показала ему документы. Он быстро отметил у себя и указал ей идти дальше. Лорелей сняла кроссовки, поставила их с небольшой сумочкой и рюкзаком на ленту конвейера. Она прошла через металлический детектор. Не пикнул.
«Вот и спасена», — подумала она.
Самолет плавно опустился возле аэропорта Бангор. Лорелей ерзала. Ее ноги болели, пришлось весь день сидеть, и ей нужно было размяться. Самолет проехал по полосе, а Лорелей вытащила телефон из сумочки и включила. Экран загорелся, и через минуту пришло пять сообщений.
Мама: Где ты? Надеюсь, про Мейн была шутка?
Мама: Л, я хочу знать, когда ты будешь дома. Я пойду к Майку и Линде позже.
Джен: Твоя мама тут. Пришлось рассказать. Она в ярости. Я под домашним арестом.
Мама: ПОВЕРИТЬ НЕ МОГУ, ЧТО ТЫ ТАК СДЕЛАЛА. ЭТО ХУЖЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВА. Я РАЗОЧАРОВАНА!
Джен: ОГО… твоя мама ужасна в гневе.
Лорелей пожелала Джен удачи с родителями. Она сунула телефон в сумочку и вытащила рюкзак с полки над головой. Через несколько минут Лорелей спустилась с самолета и пошла к аэропорту. Бри уже ждала в своей потрепанной Хонде. Она помахала Лорелей и отперла дверцу.
— Эй, прости, что так грязно, — Брианна убрала пустые бутылки воды с сидения и бросила их назад.
— Не переживай, — Лорелей забралась в машину. — Спасибо, что подобрала.
— Не за что, — Брианна посмотрела на дорогу, отъехала от края дороги. — Как ты?
— Неделя была тяжелой, но я держусь. Надеюсь, останусь тут.
— Поверить не могу, что ты вернулась так быстро. Я рада, что ты тут, но удивлена.
— Мне нужно было вернуться. Быть дома… все напоминает о папе, это сложно вынести. Каждым утром я вижу его пустой стул, и я вспоминаю, как он читал газету с чашкой кофе, и как говорил «Приветик, кроха», когда я спускалась. Я не могу ходить по дому, не видя его лицо.
— Мне так жаль, Лорелей. Не могу представить, как тебе.
— Спасибо. Я хочу, чтобы все вернулось в норму, понимаешь?
— Это понятно, — сказала Брианна.
Небо было холодным и серым, они ехали на север к Калаису. Девушки болтали про школьные сплетни, пока не доехали до кампуса. Брианна припарковалась, они пришли в комнату общежития. Лорелей нашла в сумочке ключи и открыла дверь. Она помнила восхищение, когда вошла в эту комнату впервые в начале семестра, и как она впервые встретила Брианну, низкую, стильную меццо-сопрано с острова Роде, первую подругу Лорелей в Калаисе.
Комната была такой, как она ее бросила. Грязные вещи лежали грудой на полу. Тело Лорелей устало от полета и эмоций, и она невольно ощущала себя ужасно за то, что ослушалась маму и повела себя как неблагодарная эгоистка. Она вытащила телефон и написала:
«Прости».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Не дави так сильно! — рявкнула профессор Камден. — Так ты напрягаешь голос, а этим мелизмам нужно быть легкими. Еще раз с начала страницы.
Лорелей посмотрела на ноты на стойке, они жались на странице. Быстрые упражнения довели ее до максимума ее голоса, пение кружилось, становясь ниже. От одного вида нот голова болела. Пение мелизмов было тренировкой мышц, чтобы ноты получались почти инстинктивно. Она знала, что перегибает, поет ноты с лишним нажимом, а потом стала излишне исправлять себя, и ноты стали неуклюжими. Профессору это явно не нравилось.