— Вроде той могилы?
Он кивнул. Ему нравилось, когда у нее так сияли глаза. Конечно, все археологи ценят открытия, сделанные в поле. Но есть кабинетные академики, которые предоставляют другим выполнять самую грязную работу. Роббинс и некоторые из его студентов с удовольствием будут работать в лаборатории, чтобы внимательно изучать находки.
Но Оливия не такая. Она не боится полуденного солнца и грязи по колено. Она будет просеивать и перебирать грунт, ощущая пальцами черепки древних ваз, угадывая их каким-то звериным чутьем.
— Ночью кто-нибудь еще остается на участке? — спросила она, и в ее голосе слышалось какое-то беспокойство. Может быть, она нервничала, предвидя, что останется с ним вдвоем, да еще в одной палатке?
— Не знаю, останется на раскопе кто-то еще или нет, — проговорил Джек таким тоном, будто ему все равно. Он вспомнил те ночи, когда они оба лежали рядом под звездами и разговаривали. Только вдвоем. И смотрели на небо. Их мысли слагались в мелодию, и слова стали не нужны. — Студенты берут напрокат мопеды, и каждый вечер уезжают в город, а утром приезжают. Молодые… Боятся упустить ночную жизнь. Ты помнишь, как это было…
— Нет! По правде говоря, не помню. Ты, наверное, забыл, какая я была. Я оставалась на раскопе и до середины ночи изучала журналы и карты или пыталась собрать черепки глиняной посуды. — Она печально улыбнулась. — Совсем не так, как ты. Плейбой западного полушария. Я никогда не понимала, как тебе удается всю ночь веселиться и утром являться как ни в чем не бывало на раскоп.
— Я, должно быть, именно так сжигал лишнюю энергию.
— У тебя и сейчас много энергии, — заметила она. — Как ты вчера выжил, когда затонул паром, ума не приложу.
— Знаешь, когда я был помоложе, все время что-то искал. Даже не знаю, что… — Джек лукавил — он знал, что искал. Он искал ее еще до того, как узнал о ее существовании. Он мог пить, всю ночь танцевать, флиртовать, смеяться, становиться душой компании, но при этом всегда знал, что упускает что-то главное. Но что? Или кого?
Он понял все, когда увидел Оливию. Это произошло в один прекрасный день. Она заворачивала фрагмент маленькой фигурки Зевса. Он тогда сфотографировал Оливию, и этот снимок до сих пор стоял у него на столе.
— Я думал, что был греком Зорбой.
— Я тоже так думала. — Он не мог видеть ее лица — Оливия смотрела в боковое окно. Но в ее голосе прозвучала нотка печали.
— Я не знал, что ты заметила, — удивился он.
— Тебя все замечали.
— Тогда я еще не встретил тебя!
— Но вот ты встретил меня, но не заметил.
— Как я мог тебя заметить? Ведь ты вся была покрыта пылью.
Она засмеялась. Но это не было похоже на смех. Словно звук пробки, вылетевшей из бутылки с шампанским. Пузырьки газа, шипение, вскипание и вкус — еще до того, как вино попало на язык… Джек словно пил ее смех. Как шампанское…
— Ты всегда был любителем вечеринок.
— Не всегда.
Только когда ее нет рядом. Тогда он становился беспокойным, не способным расслабиться. Вначале, когда Джек только приехал в Калифорнию, он не мог долго находиться в помещении, все время искал компанию, болтался по университетскому городку, обедал с коллегами — никогда не оставался один. Но зачем вспоминать старое?
— Давай не говорить о прошлом, — предложила она.
Он всей душой стоял за это. Но иногда все-таки придется вспоминать. Иначе они не смогут двигаться вперед.
— Почему ты считаешь, что это могила Александра Македонского? — спросила она.
— Александра? Может быть, и не его. Но кого-то тоже важного. Иначе зачем так старались спрятать ее? Фальшивые входы, тупики-ловушки.
— А если это его жена или сын или начальник личной стражи? Ведь его могилу так и не нашли, правда? — Разговор переключился на безопасные темы, она откинулась назад и вроде бы расслабилась.
— Все уверены, что Александр похоронен в египетском городе Мемфисе. Кроме меня, — заявил Джек.
— Ты все еще думаешь, что его могила в Александрии?