В нашей хижине зверьку живется привольно и вольготно, потому что вдоль стены мы нагородили, один на другой, пустые ящики открытой стороной наружу. Они служат нам полками. Туда мы складываем запасы своих продуктов. На одну полку – пакетики с сухими супами, на другую – овощные консервы, на третью – мясные консервы и грозди свежих бананов, которые должны еще дозреть; потом идет полка с капустой, апельсинами и яблоками. У нас ведь свой самолет, и через каждые два дня мы можем подвозить свежие продукты из Найроби или Аруши.
Кроме того, у нас есть «сверхмодный» холодильник, разумеется не электрический, а керосиновый. Так что мы можем делать здесь самое настоящее мороженое, правда, для этого нам приходится каждый раз переводить нашему старательному повару африканцу Дезузе способ приготовления, написанный на банке: он ведь не знает английского языка.
Симпатичный человек этот повар – интеллигентный и способный. Мы еще ни разу не видели, чтобы он медленно расхаживал, вечно бежит рысцой.
– Бвана мкубва[9] ест черный хлеб, чтобы не пополнеть. Я тоже не хочу стать толстым, оттого и бегаю – так он объясняет свою вечную спешку.
«Бвана мкубва» на суахили означает «большой господин». Так повар величает только меня. Михаэля и временных наших жильцов и помощников он и все африканские слуги зовут просто по имени.
Но между прочим, «бвана мкубва» – титул, по-видимому, не особенно высокий: я слышал, как африканцы при случае так обращались и друг к другу.
Когда наш холодильник перестает как следует работать, его нужно выключить, оттаять и – о чем, наверное, не слышала ни одна домашняя хозяйка – поставить вверх ногами. В таком перевернутом положении он должен простоять целый день. Но однажды и это не помогло.
Мы заметили, что и керосиновые фонари, изготовленные в ФРГ, которыми, между прочим, пользуется половина Африки, тоже что-то стали плохо светить. Ведь обычно у них яркий свет; раньше их вешали над торговыми рядами на ярмарках. Такая лампа обходится довольно дорого, но для долгих темных вечеров в Африке она совершенно незаменима.
Когда погасли последние тусклые язычки пламени, Михаэль снял фитили и вставил новые. Но тщетно он старался подливать спирт для предварительного обогрева горелки – все старания были напрасными: лампы не горели.
Потом мы все-таки докопались до причины. Все объяснилось очень просто: новый продавец из индийского магазина в Икоме продал нам вместо керосина целую канистру средства для уничтожения насекомых. На этом деле он явно здорово проторговался, но мы удивлялись, как эта пакость вообще могла гореть, и были рады, что он нам не всучил вместо нее бензин. Здесь ведь все наливают в одинаковые канистры. Несколько месяцев назад в Кении кто-то не то по недосмотру, не то по глупости налил в керосиновые лампы бензин и при взрыве сгорел.
На «ящичных» полках вдоль стен лежат и наши книжки, фото – и киноаппараты, пишущие машинки, веревки, инструменты. Это напоминает индийскую лавку в Африке.
«Бушбеби» может прыгать и скакать сколько ему влезет по всем полкам, а также по тем вещам, которые мы подвешиваем за крючки к потолку, чтобы они не валялись повсюду.
Когда мы сидим за столом, он прыгает по нашим головам и забирает себе с тарелок все, что ему понравится. Вечером его нужно сажать в закрытый ящик, иначе он будет всю ночь возиться, карабкаясь по москитным сеткам. Но поймать его не так-то просто. Например, ящик с медикаментами и термометрами он считает своей штаб-квартирой. Если попытаться его там схватить, он сейчас же укусит за палец. Поэтому я должен дождаться момента, когда этот маленький бесенок захочет со мной поиграть. Тогда он нападает на одну из моих рук, становится на задние лапки, широко растопыривает передние, ругается и дерется со всеми моими пятью пальцами. При таких обстоятельствах его можно незаметно пересадить в его домик, и он на это не обидится.
Я боюсь, что теперь ко мне опять начнут поступать письма от многих людей с просьбой привезти им такого «бушбеби». Поэтому я считаю своим долгом открыть и теневую сторону содержания такой забавной игрушки. Дело в том, что у этих животных есть неприятная привычка опрыскивать мочой собственные лапы, растирать ее по шерсти, а потом прямо этими же мокрыми лапами лезть кому-нибудь в лицо. Кроме того, все стены и мебель пропитываются резким запахом, и, если в комнате невозможно держать окна открытыми, начинает дурно пахнуть.
Несколько раньше я говорил о реке Серонере. Надо сказать, что она оживает только в сезон дождей; в это время действительно иногда приходится по нескольку дней пережидать, пока появится возможность пересечь этот бурный поток на машине. В сухое же время года, то есть с июня по октябрь, это лишь высохшее русло, в котором только кое-где остаются бочажки с водой. Туда-то и приходят на водопой все животные, а семьи персонала, живущие в хижинах вокруг тернеровского дома, стирают в них белье, черпают из них воду для домашних нужд и ежедневно моются в них с мылом с головы до ног. Можно себе легко представить, как выглядит и пахнет эта непроточная вода.
Мы привозим эту жидкость в больших железных бочках на машине, и бои стирают в ней наше белье. В этом кроется причина, почему в африканских тропиках лучше носить желтую одежду или цвета хаки. Наше нижнее белье, по идее белое, с каждой стиркой все больше желтеет. Когда мы его «чистым» привозим с собой во Франкфурт, наши супруги брезгливо берут его двумя пальцами и бросают в грязное белье.
Как следует отстирать тут что-нибудь можно только дождевой водой, а ее очень мало. В Банаги и Серонере эту воду во время дождей по специальным трубам отводят с крыш в подземные зацементированные резервуары. Туда же по зацементированным канальцам стекает вода с ближайших холмов. Эти резервуары запираются на замки и засовы. Нам оттуда выдается только одна бочка воды в неделю для готовки пищи и для чистки зубов. Из предосторожности мы ее пропускаем еще и через бактериальный фильтр. Но как-то я застал поваренка Ямбуну набирающим воду не через фильтр – так, дескать, «быстрее».
Над этим Ямбуной нам приходится то плакать, то смеяться. То он стоит возле кипящих яиц и глубокомысленно глядит на песочные часы, забыв их предварительно перевернуть; то в воде из-под яиц он заваривает чай, приобретающий подозрительно синевато-зеленоватый оттенок. Так как он боится львов, мы каждый вечер вынуждены отвозить его на машине до домиков, где спят другие слуги. Вечно мы его пичкаем пилюлями, потому что он подвержен приступам малярии. Нам давно бы следовало с ним расстаться, да уж очень мы к нему привязались.
Все бои любят таскать сахар, да и спички тоже исчезают с поразительной быстротой. Наш повар смеясь рассказывал нам, как его отучила от этой скверной привычки прежняя хозяйка, у которой он мальчишкой обучался готовить. Несмотря на то что его ни разу не поймали на месте преступления, она все же в конце месяца вычла из его жалованья деньги за один фунт сахара.
«Откуда она знает?» – недоумевал он.
А объяснялось все очень просто: его хозяйка ежедневно сажала в сахарницу живую муху. Часа через два муха исчезала – значит, Дезуза опять открывал крышку сахарницы!
Однажды вечером мы сидели при свете фонаря за столом перед нашим домиком. Внезапно до нас донесся стук копыт и не успели мы вскочить, как в лагерь ворвался взрослый гну и остановился как вкопанный, не добежав двух метров до нашего стола. Мы, разумеется, вскочили и заорали, а животное вытаращило на нас глаза, потом повернулось и убежало прочь. Не успели мы сесть, как опять послышался топот и гну вторично вынырнул из темноты. На этот раз странное животное не добежало до стола только полметра. Мы замахнулись на него своими куртками, и оно снова исчезло в темноте. С нас довольно. Мы выносим из дома ракетницу и ждем его возвращения. Гну не заставляет себя долго ждать. На этот раз топот приближается с неимоверной быстротой, нагоняя на нас непонятный ужас. «Гну-призрак» появляется в третий раз, но теперь опрокидывает стулья, чудом не сворачивает стол, проносится мимо нас и с громким плеском прыгает в бочажок позади дома. Нам так и не удалось узнать, какой бес вселился в этого гну.