— Я, блин, короче… — ошалело, взахлёб бормотал малец. — Бегу, короче… Ну и, короче, блин…
Словно перед участковым оправдывался.
Опомнившись, Пахомыч скинул брезентовую плащ-палатку (облаву затеяли осенью) и укрыл ею дрожащего перевёртыша. А потом ещё пришлось отбивать его от подоспевших собак, которых внешним видом не проведёшь.
Охотникам сказал, что племянник.
Свой стукачок в стае — какая находка для лесника! На большее Пахомыч не рассчитывал, и оказалось, зря. Седой (такое было у волчишки бесхитростное погоняло) оказался крепким, смышлёным, и всё-таки, кабы не покровитель, нипочём бы не стать ему вожаком. Но конкурентов со временем перестреляли, а несколько удачных налётов на домашний скот (опять-таки не без наводки) сильно добавили Седому авторитета.
Поначалу Пахомыч прикидывал даже, не переверстаться ли по такому случаю из лесников в егеря (начальство не раз предлагало), но потом раздумал. Браконьеры с топорами казались ему куда более мирным и покладистым народом, нежели браконьеры с охотничьими ружьями.
Вечером того же дня, когда случилась облава, Пахомыч свалил бензопилой старый тополь у крыльца, воткнул в широкий ровный пень всё тот же охотничий нож, и попробовали они с мальчонкой повторить чудо на поляне. Честно сказать, оба робели: а ну как далеко не всякий древесный обрубок на это дело пригоден? Ничего, сработало… Кувырок туда — человек, кувырок сюда — волк.
Года через три Пахомыч уже крышевал и лесок, и прилегающие к нему окрестности. Всё знал — и знаниями своими пользовался с умом: когда людей предупредит, когда волков…
С каждым превращением Седой делался старше и угрюмее. Взрослел на глазах. Сначала это радовало, потом стало удручать. Мы-то лет по семьдесят живём, а они-то редко до тринадцати дотягивают в дикой природе. Глядя на него, и о себе задумаешься.
Менялась повадка, юношеский жаргон помаленьку вытеснялся уголовным. Говорить с ним становилось всё труднее, особенно с тех пор как выбился в вожаки.
— Ну ты долго ещё Чекáна своего отмазывать будешь?
— А чо те Чекан? — ощетинился Седой. — Конкретный волчара, живёт по понятиям…
— Ага! По понятиям… А то я правой его передней лапы не знаю — без двух когтей! Хоть бы след за собой заметал!..
— Отметился, что ли, где?
— Да он везде уже, твой Чекан, отметился! И возле жеребёнка тоже. Думаешь, я один такой приметливый?
— А кто ещё?
— Да нашлись… зоркие…
Лесник закурил. Седой с недовольным видом поднялся, взял табурет и отсел на дальний край стола. Табачного зелья он, как, кстати, и водочного перегара, на вздым не любил.
— Пахомыч… — позвал Седой, и хрипловатый голос его зазвучал несколько сдавленно. — Мне без Чекана — никак. Молодёжь подрастает, борзеет, того и гляди, скинут…
— А мне?! — взорвался лесник, выбросив дым из ноздрей. — Мне как — с твоим Чеканом?..
— «С твоим»! — передразнил лесной гость. — А может, с твоим?
Пахомыч заругался шёпотом и загасил недокурок.
— Ладно, с нашим… — пропустил он сквозь зубы.
— Ну… может, опять стрелки на Пегого переведём?.. — с надеждой спросил Седой.
— А думаешь, не пробовал?.. — остервенело огрызнулся Пахомыч. — Первитин уже говорит: достал ты меня уже, говорит, со своим Пегим! Пегий за балкой стаю водит, сюда не суётся… Обидел он тебя, что ли?.. Это он — мне!
— Ну! А ты?
— Соврал, что обидел… — нехотя признался лесник. — Собаку, дескать, порвали…
Седой крякнул, смутился.
— Нет, ну с собакой, конечно… — покашливая и не глядя в глаза, признал он. — С собакой моя вина. Не досмотрел… Но она ж сама в лес убегла! А братва-то разбираться не будет: откуда, чья?.. Ты уж не серчай, Пахомыч…
— Да хрен с ней, с шавкой! — отмахнулся лесник. — Дура была…
— Ты хоть предупреди, как новую заводить будешь…
— А на кой заводить-то?.. — Пахомыч невесело усмехнулся. — У меня вон ты есть — никакой шавки не надобно…
Что-то дрогнуло в волчьем лице гостя, блеснули из-под тяжёлых надбровий зелёные злые глаза. Конечно, брякнул лесник не подумавши. Сравнить волка с шавкой? Да это всё равно что вора в законе ментом назвать! Пахомыч и сам это понял, поспешил загладить бестактность:
— Ну всё-всё, проехали… — пробурчал он. — Давай-ка лучше об этом нашем… безбашенном…
Разумеется, осознание того, что питомцу его до старости остаётся года четыре, а то и меньше, с некоторых пор не на шутку беспокоило Пахомыча. Пора было и о смене подумать. Закинул однажды мыслишку — привести волчонка полобастее, поучить кувыркаться через пень. Просьба Седому не шибко понравилась, но волчишку привёл. Лобастого. Годовалого.