— Если темнѣе ночи, то слава Богу! сказала огорченная мать: — стало-быть, вину свою сознаетъ, самъ себя казнитъ.
— Не знаю, — сказалъ Безродный сухо, — кто вину сознаетъ, тотъ винится, тотъ не куражится и не посвистываетъ для похвальбы.
Замѣтивъ, что Зинаида Львовна отъ этихъ словъ закручинилась еще болѣе, онъ сѣлъ подлѣ нея и, чтобы отвлечь мысли несчастной матери отъ заблуждшаго сына, повелъ рѣчь о Сонѣ и о Боръ-Раменскихъ.
Черезъ недѣлю послѣ этихъ происшествій Сережа пришелъ въ комнату Вѣры; она сидѣла за пяльцами и вышивала шелками по тюлю.
— Я жду денегъ и, какъ ты тогда сказалъ, не безпокою maman. Она, по своему обыкновенію, уже все забыла, начавъ новую работу, которая ее занимаетъ съ утра до вечера. Она только о ней и толкуетъ и созываетъ и меня, и Глашу, и даже няню любоваться вновь вышитыми цвѣтками и спросить совѣта, какую тѣнь пустить въ другой цвѣтокъ.
— И слава Богу, — сказалъ Сережа, — что она начинаетъ понемногу жить, какъ всѣ, и интересоваться рукодѣльями. Развѣ она до сихъ поръ жила, — она мучилась неустанно. Такъ когда же ты окончишь всѣ свои визиты и поѣдешь на вечера съ тетушкой?
— Часть визитовъ я уже сдѣлала. Тетушка сказала, чтобы я написала ей, и она возьметъ меня съ собой на первый визитъ, куда поѣдетъ. Зима уже на исходѣ, но я хотя на масленицѣ поѣду на балы, а вотъ на будущій годъ… но до этого далеко. Мнѣ надо два бальныхъ платья, бальную накидку, французскихъ цвѣтовъ на голову и на платья — все это денегъ проситъ; хорошо еще, что мама отдала мнѣ соболью шубу, которую отецъ подарилъ ей, когда, помнишь, мы остались на зиму въ деревнѣ.
— Какъ не помнить! сказалъ Сережа со вздохомъ. — Я принесъ часть денегъ, — прибавилъ онъ, — что могу, пока… потомъ постараюсь достать еще. Пожалуйста, побережливѣе, милая, у меня теперь другихъ нѣтъ, и долго не будетъ. А ты посмотри…
И онъ, улыбаясь, показалъ ей подошву сапога, которая была уже сильно поношена.
— Фи! Какъ можно. Закажи сапоги сейчасъ!
— Когда получу деньги, закажу.
— Сколько ты принесъ мнѣ?
— Что могъ, Вѣра.
— Но сколько?
Онъ подалъ ей сто пятьдесятъ рублей серебромъ.
Она взяла ихъ и задумалась, мысленно считая. О накидкѣ думать нечего, нехватитъ, далеко нехватитъ. Два платья и цвѣты… нѣтъ, недостаетъ… и думать нечего.
Она помолчала, молчалъ и онъ.
— Знаешь что? сказала Вѣра. — Я все сдѣлаю, я нашла способъ.
— Что такое? спросилъ Сережа съ тревогой, боясь, чтобы и у сестры не завелись долги, какъ у Анатоля Ракитина.
— Чего ты испугался? спросила Вѣра. — Это мой личный секретъ, чтобы выйти изъ затрудненія.
— Не мучь меня; какіе еще секреты? Только этого недоставало.
— Не скажу, это мое дѣло, — сказала Вѣра.
— Вѣра, другъ мой, я во всемъ помогу тебѣ, но скажи мнѣ, что ты хочешь предпринять. Не имѣй тайнъ отъ брата, который за васъ охотно пойдетъ и въ огонь и въ воду.
— Ты на нѣжности, когда испужался, какъ говоритъ няня.
И Вѣра засмѣялась; давно уже не слыхали въ семьѣ ея смѣха.
— Дай слово, побожись, что будешь молчать, какъ рыба; я тебя мучить не буду, — скажу.
— Зачѣмъ божиться? Не хорошо. Я даю слово.
— Честное слово?
— Честное слово мое, — сказалъ Сережа серіозно.
— Ну, хорошо, вѣрю. Гляди сюда, что это такое? И Вѣра указала ему на пяльцы.
— Работа, женское рукодѣлье, — сказалъ Сережа.
— Работа, рукодѣлье, — передразнила она его. — Это бальное платье. Купить такое стоитъ рублей полтораста, а вышить самой ничего не стоитъ. А мнѣ это не трудъ, а удовольствіе. Только я ни за что никому не признаюсь. Я рѣшилась покупать только необходимое; платья скрою и сошью сама… но чтобы, сохрани Боже, никто, никто не зналъ… Такимъ образомъ я не уроню себя въ свѣтѣ, и никто не скажетъ, что я плохо одѣта и что на мнѣ тряпье, потому что мы разорены. Я двѣ недѣли тому назадъ отказалась, говоря съ тобою, сшить платье, но потомъ надумалась и разсудила. Нужда, необходимость заставили меня рѣшиться на эту жертву, — я вѣдь все умѣю и даже очень люблю эту самую работу, но мнѣ стыдно…
— Ахъ, Вѣра, какой же стыдъ?
— Ну, объ этомъ говорить мы не будемъ. Помни свое обѣщаніе и молчи. У Сони Ракитиной платья отъ первой портнихи, а мои будутъ лучше и съ большимъ вкусомъ. Но только, чтобы никто, никто, ни даже мама не знали.
Сережа обнялъ сестру.
— Вѣра, милая! воскликнулъ онъ.
— Чего ты? Что съ тобою? сказала она. — Я не хочу быть одѣтой хуже другихъ, а гораздо лучше другихъ. Я это дѣлаю для себя, и чтобы никто не смѣлъ поднимать передо мною носа.