— Разсказывай все и поподробнѣе!
— Мама, я встану, одѣнусь, приду и все разскажу.
— Нѣтъ! Нѣтъ! Я ждала съ восьми часовъ утра до сихъ поръ; я ждать больше не могу. Сейчасъ разсказывай! Тебѣ подадутъ чай сюда.
Вѣра сѣла на постели и сказала:
— Ну, такъ слушайте! Мы пріѣхали не поздно и не рано. Еще не начинали танцовать, но уже всѣ съѣхались. Ахъ, мама, какъ была убрана лѣстница! Вся въ цвѣтахъ, гостиная залита свѣтомъ! Хозяйки такія привѣтливыя. Спросили, съ кѣмъ я знакома, и меня представили многимъ старымъ дамамъ, и всѣ говорили мнѣ о васъ и объ отцѣ нашемъ и съ такими похвалами и почтеніемъ. Потомъ мнѣ представили кавалеровъ. Именъ я ужъ и не запомню; затѣмъ всѣ пошли въ залу. Заиграли вальсъ. Ахъ, какъ было весело! Ни единой минуты не стояла я на мѣстѣ — меня звали безпрестанно, и тотчасъ всѣ мои танцы были разобраны. Вѣрите, мама, я вальсирую съ однимъ, а два-три другіе уже ожидаютъ меня. Я танцовала безъ устали и себя не помнила отъ удовольствія. Тетушка сказала, что я танцовала прелестно и имѣла блистательный успѣхъ. Всѣ спрашивали, кто я. Но вотъ что всего смѣшнѣе: я пошла выпить чашку чая въ буфетъ, и многія уже пожилыя, очень важныя лица, со звѣздами, мама, и генералы со мною знакомились. Иные оказались сослуживцами отца моего, а другіе просто пожелали со мной познакомиться. Одинъ изъ нихъ, генералъ съ звѣздою, человѣкъ уже лѣтъ сорока пяти, пожалуй и старше, долго говорилъ со мною и потомъ — вообразите! — послѣ ужина позвалъ меня на кругъ вальса. И какъ онъ смѣшно танцуетъ — въ три темпа, старомодно и неловко.
— А я всегда такъ танцовала, — сказала Серафима Павловна. — Кто такой этотъ генералъ?
— Струйскій, мама, изъ Петербурга пріѣхалъ сюда въ гости къ старой теткѣ графини Запольской, генералъ свиты. Онъ такой важный, степенный, всѣ удивились, что онъ танцовать пустился. Надо мною смѣялись, шутили, конечно, а тетушка сказала: онъ выгодный женихъ; ну, тогда и я посмѣялась — я за такого старика не пойду. Впрочемъ, развѣ онъ посватается, потому что сдѣлалъ кругъ вальса?
— Развѣ сорока пяти лѣтъ человѣкъ старикъ? сказала Серафима Павловна. — Твоему отцу было тоже за сорокъ, когда онъ женился.
— А этому сорокъ пять и я думаю — съ хвостикомъ, — сказала Вѣра, смѣясь. — А теперь, мама, я одѣнусь и за обѣдомъ еще разскажу вамъ. Теперь будьте довольны; ваша дочь имѣла успѣхъ, да, успѣхъ, и уже звана на два бала на масленицѣ: одинъ балъ у Богуславовыхъ, богатыхъ здѣшнихъ дѣвицъ-старушекъ, и другой у княжны Дубровиной и ея тетки и дяди, Долинскихъ; они живутъ вмѣстѣ и много принимаютъ. Мнѣ надо озаботиться туалетами; балы эти не за горами: черезъ десять дней первый, а второй черезъ двѣ недѣли. Надо поспѣшить съ платьями.
— Платье сошьютъ въ два дня, — сказала Серафима Павловна.
„Да“, подумала Вѣра, „когда шьютъ въ магазинѣ, то сошьютъ, а мнѣ надо шить самой“, и она вздохнула.
А у Ракитиныхъ шли дѣла совсѣмъ дурно. Въ семействѣ царило смущеніе и печаль: отецъ былъ озабоченъ и мраченъ, мать находилась въ тревожномъ состояніи, Соня часто плакала, Андрей Алексѣевичъ глядѣлъ сурово и хмурился, а Анатоля дома почти и не видать было. Онъ часто уходилъ со двора утромъ и возвращался поздно вечеромъ. Однажды, когда послѣ завтрака, за которымъ онъ ѣлъ молча и сидѣлъ нахмурясь, къ совершенному огорченію сестры, его позвали къ отцу. Анатоль мгновенно напустилъ на себя неестественную развязность и пошелъ къ отцу, напѣвая вполголоса какую-то модную французскую пѣсенку; несмотря на это, на лицѣ его изображалась тревога, и сердце его замирало.
— Здравствуй отецъ! сказалъ онъ развязно, употребляя съ недавнихъ поръ слово „отецъ“, вмѣсто прежняго „папа“, перенявъ это у одного своего пріятеля, извѣстнаго всѣмъ вѣтрогона.
Ракитинъ зорко взглянулъ на сына.
— Здорово, сынокъ! сказалъ онъ насмѣшливо и тутъ же перемѣнилъ тонъ. — Смотри, что это такое! Онъ взялъ со стола небольшую бумажку и показалъ ее сыну.
— Это… — сказалъ Анатоль, смущаясь, — я думаю, вексель.
— Да, вексель; я сегодня получилъ его. Ты опять задолжалъ.
— Но это долгъ ничтожный.
— Однако я строго тебѣ запретилъ дѣлать долги, а ты опять за то же. Слушай, что я скажу — и слово мое крѣпко. Тому назадъ недѣль шесть я говорилъ съ тобою и требовалъ, чтобы ты измѣнилъ поведеніе; слова мои послужили ни къ чему… Молчи и слушай! Я рѣшился еще однажды остеречь тебя. Мнѣ очевидно, что ты не перейдешь съ курса на курсъ.
— Не я первый, не я послѣдній, — сказалъ Анатоль строптиво.