— Кто же, — сказалъ Струйскій, — не знаетъ имени адмирала Боръ-Раменскаго, одного изъ героевъ севастопольской обороны? Если бы имя ваше не было и старинное и знатное, то онъ бы прославилъ его.
Серафима Павловна, уѣзжая домой, попросила генерала Струйскаго посѣтить ее, оговариваясь, что она принимаетъ мало и занимаетъ очень маленькую квартиру.
Струйскій явился на другой день съ визитомъ и сталъ посѣщать Серафиму Павловну очень аккуратно два раза въ недѣлю, стараясь быть во всемъ ей пріятнымъ. Онъ не понравился Глашѣ, которая находила его слишкомъ напыщеннымъ и черезчуръ важнымъ, а разговоръ его слишкомъ обыкновеннымъ, порою пошлымъ, а потому, лишь только онъ пріѣзжалъ, она уходила къ себѣ. Сережа видѣлъ его только два раза, такъ какъ по вечерамъ не бывалъ дома, а когда бывалъ, то занимался, радуясь, что мать не скучаетъ и нашла себѣ собесѣдника по вкусу. Казалось, что генералъ не обращалъ вниманія на меньшихъ Боръ-Раменскихъ и расточалъ всю свою любезность на одну хозяйку.
Весна проходила. Въ Москвѣ сдѣлалось и душно и пыльно. Едва ли найдется городъ столь непріятный и для здоровья вредный, какъ Москва весною и лѣтомъ. Экзамены кончились благополучно для Сережи, но несмотря на то, что лекцій уже не было, онъ мало бывалъ дома. Однажды Серафима Павловна, желая поговорить съ нимъ о переѣздѣ въ деревню, послала позвать его къ себѣ. Ей сказали, что его нѣтъ дома. Она ждала его нетерпѣливо, но прошло все утро, а онъ не приходилъ. Насталъ часъ обѣда.
— Да гдѣ же это пропадаетъ Сережа? сказала она съ досадой, лежа на своей кушеткѣ, прикрытая дорогою шалью. — Зимой ссылался на занятія, теперь лекціи кончены, всѣ свободны, а его все нѣтъ никогда дома. Вотъ вчера были мои двѣ кузины и Струйскій, а онъ не показался. У меня о немъ спрашиваютъ, а я не знаю, что сказать.
— Онъ былъ занятъ, мама, сидѣлъ у себя и писалъ что-то, — сказала Глаша.
— Нелюдимъ какой-то. Впрочемъ, онъ не показывается въ томъ обществѣ, гдѣ быть ему слѣдуетъ, а пропадаетъ неизвѣстно гдѣ. Если бы другъ мой былъ живъ, онъ бы этого не дозволилъ. Да и мало ли чего онъ бы не допустилъ? Не жила бы я въ этой конурѣ.
— Мама, — сказала Глаша нетерпѣливо, — какая же это конура? Комнаты, правда, маленькія, но убраны какъ игрушки: и бронза, и саксы, и шаль турецкая на ногахъ…
— Это все споконъ вѣка мое, частію отцовское, частію подарилъ мнѣ твой отецъ; не бросить же мнѣ все это? Не говорилъ ли тебѣ братъ, гдѣ онъ пропадаетъ? Меня онъ своей довѣренностію не балуетъ.
— У него занятія, это я знаю, — сказала Глаша.
— Какія? сказала Серафима Павловна и съ досадой засмѣялась. — Я не такъ безразсудна, чтобы вы могли меня обманывать. А! вотъ звонокъ. Не Сергѣй ли, наконецъ, пожаловалъ? И зачѣмъ это ждутъ подавать обѣдъ? Сказано, чтобы супъ былъ на столѣ въ четыре часа. Я никого ждать не намѣрена.
Сережа вошелъ въ комнату; онъ казался озабоченъ, но подошелъ къ матери, взялъ ея руку, поцѣловалъ и извинился, что немного опоздалъ къ обѣду.
— Гдѣ ты былъ? спросила она у него недовольнымъ голосомъ. — Гдѣ ты пропадаешь съ ранняго утра?
Сережа, зная, что мать всего легче обезоружить лаской, хотѣлъ опять взять ея руку, но она отдернула и сказала:
— Не хочу, не надо, отвѣчай мнѣ, гдѣ ты былъ.
— У товарища, занимался переводомъ.
— Какимъ это? для чего? Не лги, пожалуйста, я не повѣрю.
— Если вы мнѣ не вѣрите, что жъ я могу сказать? отвѣчалъ Сережа съ досадой.