Они вышли, видя, что въ эту минуту она неспособна слышать что-либо. Степанъ Михайловичъ обѣщалъ притти вечеромъ, который обѣщалъ быть тяжкимъ.
Дѣйствительно, этотъ вечеръ былъ для Сережи большимъ испытаніемъ. Серафима Павловна говорила безумолку и обвиняла всѣхъ, упрекала дѣтей въ томъ, что они скрыли отъ нея продажу Знаменскаго. Она не хотѣла слышать ни оправданій ни объясненій. Вѣра слушала все это крайне нетерпѣливо и наконецъ сказала:
— Прошлаго не воротишь, кто бы ни былъ виноватъ, мама, теперь уже ничего поправить нельзя!
— Какъ кто? Конечно, виноватъ Ракитинъ! воскликнула Серафима Павловна.
— Да нѣтъ же! сказалъ Казанскій.
— Право, увѣряю васъ, — сказалъ Сережа, которому сестры дѣлали знаки, чтобы онъ молчалъ.
— Положимъ Ракитинъ, — сказала Вѣра, — я за него не заступаюсь, вы это, мама, знаете, напротивъ того, я съ вами согласна…
— Вѣра! воскликнулъ Сережа.
— Что Вѣра? я знаю, что меня зовутъ Вѣрой, и знаю также, что такое Ракитинъ, меня не переувѣрите, но теперь рѣчь не о томъ. Гдѣ мы проведемъ лѣто, — то вопросъ для меня очень важный, важнѣе, чѣмъ вы воображаете. Конечно, и говорить было бы нечего, если бы мы могли взять приличную дачу, но жить въ домикѣ съ позорнымъ палисадникомъ я несогласна. Я имѣю кучу знакомыхъ, многіе выразили мнѣ желаніе познакомиться съ моимъ семействомъ, я не могу ихъ привести въ лачугу.
— Дачу можно сыскать приличную, — сказалъ Казанскій, — я берусь сыскать ее въ окрестностяхъ Москвы. Поручите мнѣ это.
— Ужъ если Знаменское… Ахъ, Знаменское!.. воскликнула опять Серафима Павловна, — и зачѣмъ продали его!
— Оно не давало доходовъ, — сказалъ Казанскій.
— Но пусть такъ, но не провалилось бы оно сквозь землю, ну и стояло бы.
— Но оно требовало огромныхъ расходовъ. Одно поддержаніе сада, оранжерей, ремонтъ дома требовали денегъ.
— Что жъ такое!.. Домъ можно было не продавать. Стоялъ же онъ прежде, простоялъ бы и еще. Оранжереи я, быть можетъ, согласилась бы продать… Словомъ, у меня не спросили, сдѣлали, какъ хотѣлъ дѣлецъ, и опутали мальчика-сына…
— Но, мама, за Знаменское заплатили огромную сумму.
— Гдѣ она? спросила Серафима Павловна.
— Долги были громадные, она пошла на уплату, но часть ея намъ осталась.
— Ничему… ничему не вѣрю!
— Да уже теперь рѣчь не о томъ, — сказала Вѣра, зная, что и конца такому разговору не будетъ, — надо рѣшить, гдѣ жить лѣтомъ. Я приглашена участвовать въ кавалькадахъ… Я хочу жить близъ Москвы.
— Въ паркѣ, — рѣшила Серафима Павловна, — тамъ моднѣе, пріятнѣе и общество отборное.
Сережа молчалъ: дача въ паркѣ, кавалькады, т.-е. деньги, все это смущало его, но Степанъ Михайловичъ рѣшилъ вопросъ и сказалъ:
— Такъ въ паркѣ? Завтра туда отправлюсь и, конечно, сыщу приличную дачу.
— Что я скажу теперь Струйскому? Вѣдь я звала его въ Знаменское! Вотъ и Знаменское! Это ужасно. Что я скажу ему?
— Скажите, что вы не очень здоровы, вамъ нуженъ докторъ, а мнѣ на дачѣ веселѣе, затѣваются прогулки верхомъ, пикники, и вы не хотите лишить меня этихъ удовольствій. Вѣдь въ этомъ есть часть правды.
— Нѣтъ, Вѣра, я этого не скажу, лгать я не люблю, а эти увертки недостойны. Я скажу просто одну правду. Ну, что жъ, я разорена, въ этомъ нѣтъ ничего постыднаго. Мой отецъ тоже не былъ богатъ, не былъ знатенъ. И теперь я осталась бѣдная, обобранная, обиженная вдова, а все-таки — Боръ-Раменская, вдова героя-адмирала. Этого у меня никто отнять не можетъ, и я, какъ мѣщанка, не буду стыдиться того, что бѣдна, какъ при немъ не кичилась тѣмъ, что богата.
— Ну, какъ хотите, — сказала Вѣра, — какъ думаете лучше, мнѣ все равно. Только переѣдемте скорѣе на дачу. Тамъ я повеселюсь, а въ этихъ каморкахъ и пыльно и душно… Тошнехонько!
Дача была отыскана, небольшая, приличная, выстроенная въ березовой рощѣ, куда долетала пыль меньше, чѣмъ на другія дачи, выходившія на гулянье. Серафима Павловна почти не выходила; она сидѣла на балконѣ, развлекаясь проходившими по улицѣ-переулку, который съ боку огибалъ ея небольшую дачу. Вѣра веселилась; она съ знакомыми почти каждый день каталась въ экипажахъ, еще чаще вечеромъ приглашала ихъ къ себѣ пить чай на балконѣ. Струйскій всегда находился въ числѣ ихъ и скоро сдѣлался своимъ человѣкомъ въ семействѣ Боръ-Раменскихъ. Вѣра часто ѣздила съ нимъ верхомъ на ужасныхъ лошадяхъ московскаго манежа, за наемъ которыхъ платила, впрочемъ, большія деньги. Однажды, вмѣсто плохой лошади ей подвели высокое, красивое, англійской породы, животное, и когда она съ недоумѣніемъ глядѣла на него, къ ней подошелъ Струйскій, поклонился низко и сказалъ любезно: